Сделка на Белой Гробле

I.

– Да что мне этот “Рок гнева” и прочие бредни кучарского сказочника! Никакой он не пророк. Бродяга и лжец! Ему только мизгири молятся, которые верят во Владогнева и ждут на том свете Дольную Топь его. Верите во всякую блажь…

Вот Аркона на Руяне и Моравия – действительно хранители древнего знания о мирах. Их жрецы вдохновили славян на многовековую борьбу и пали непобежденными в неравной схватке…

А почему пали? Не смогли преодолеть внутриплеменной ненависти. В бою полабским славянам никто не мог противостоять. Ни свирепые саксы, заключившие союз с одними из них – ободритами; ни франки, чей император Запада Краль Пипинович сказал про других из них: “Если идете на чехов, берите треть войска. Если идете на саксов – две трети войска. Если идете на сербов – все войско”; ни даны – собиравшие полоны и дань с англосаксов, чтобы платить “выход” третьим из них – руянам; ни немецкие крестоносцы, поломавшие свои судьбы, хоругви, мечи и копья о лютую храбрость четвертых из них – лютичей. Лютичи же вообще настолько превосходили даже саксов, данов и свеев в ярой храбрости и свирепом упорстве, что их и прозвали “лютыми волками”.

Но нет благоденствия в доме, где нет согласия. Абсалон низверг капь Святовида, Вальдемар надругался над Арконой. Прав был Константин Михаилович из Островицы: – Поганые сильны не сами по себе. Своим несогласием мы сами куем их победу.

Но и немцы без папской тиары – куча враждующих племен. Немцев в великую державу собрали пруссы – потомки онемеченных полабских славян. И каждый третий немец – есть онемеченный славянин!

Крытый грузовик медленно плелся сквозь изрытую камнем и весенним паводком дорогу, шедшую сильно петляющей кривой сквозь редколесье. Ехать надо было быстро, но будто сама природа мешала проделать путь до вожделенной цели.

Тучи рваными густыми клочьями низко висли, задевая верхи леса невысоких гор, словно спотыкаясь о них, рвущих нежное подбрюшье небосвода. Дышалось легко. Пыли не было. Воздух был влажный, оттого холодный и бодрящий.

Ветви сосен оттягивающе хлестали борта и покрытие грузовика, начиная с лобового стекла и кабины. Вояки, сидя в полумраке кузова с оружием наизготовку, изредка открывали тент, вглядываясь в лесные виды и закрывали вновь – от возможных глаз. Отвинченные перед выездом номерные знаки валялись жестяной стопкой под сиденьем водителя – таков был великий страх перед вероятным возмездием, но жажда легкой прибыли манила еще сильнее.

Поднимаясь на взгорбленную колею, грузовик, хрипя щебнем, съезжал, успевая движением рулевого колеса не потерять колесами полотно дороги.

– Занятный ход мысли! За славянство болеешь душой, а сам везешь пленных в этой братоубийственном войне в полон мизгирям на заклание, – возразил ему моложавый боец правительственных войск, зло ухмыляясь.

Слова едкого осуждения горячим жалом вонзились в самое самолюбие и задели яростной дрожью все основания души говорившего. Он весь обратился в слух, повернул перекошенную от гнева голову, отводя острый подбородок к плечу, и, медленно переводя озверевший взгляд с простора за бортом на дерзновенного собеседника, зашипел, повышая голос:

– Предатели государства достойны только смерти – неважно какой. Они изменили присяге, начав мятеж против закона. Они начали самопожирание граждан одной страны. Эта бойня – есть их рук дело. Этой крови и этих руин не было бы без их бунта. Мы не сразу начали применять по ним оружие – если ты забыл. Мы понимали, что у них есть семьи. Жены и дети, матери, которые их ждут дома. Мы не били протестующих дубинами в темя, не пинали их сапогами в лицо – и за это они, посчитав нас слабыми, стали жечь нас огнем, забивать железными прутами наших людей насмерть и выкалывать иглами шил глаза нашим раненым сотрудникам, верным присяге, которые честно и без страха выполняли свой долг. Этих парней, подло убитых обнаглевшей толпой, которая отрабатывает деньги внешних врагов нашего государства, тоже дома ждали жены и дети, старики-родители… Или ты хочешь, чтобы дикие стада уголовного сброда навели на страну окончательную погибель, победив нас в этой войне? Или ты задумал перейти к ним? – его рука резко щелкнула предохранитель и ствольная крышка внезапно появилась на свет из приоткрытого тента, покинув тьму кузова. Четверо человек, не дожидаясь расправы, по двое кинулись на споривших, предотвратив свалку с кровью.

– Вот видишь, сучонок, – задыхаясь от гнева и удержания, произнес он, как ему казалось, дерзкому бойцу, – наши ребята тебя не прикончили, как того хотел я, а разняли нас. Чувствуешь разницу в подходе?..

На этих словах грузовик подлетел на некоем препятствии так, что все находившиеся в кузове взмыли в воздух и со следующим внезапным поворотом шумно грохнулись о пыльные лавки и пол кузова грузовика, едва не выбив рога и не порвав тент на креплениях. Удар охладил обстановку. Отряхиваясь и бранясь, бойцы снова сели по местам, дав пинка со злости ничком лежавшим связанным пленникам.

Этот скотский в своем людоедстве обычай – продавать полоны мизгирям – возник у людей очень давно и всегда порицался большинством. В мирное время он совершался тайно и единично. В ходе этой войны – множественно и почти открыто. Недаром же мизгири и ватриане говорили: “Самый лютый враг человека – другой человек. Мизгирь не ищет приятельства людей, он не имеет приязни к ним. Только человек может сначала войти в доверие к человеку, а потом предать его.”

Пыль кузова хороводами оседала, оседая на людях и поверхностях. Тягостная тишина скрытой ненависти, проистекавшей от душевной опустошенности и надрыва, повисла в воздухе вместе с частицами пыли. Они старались не смотреть друг на друга, пытались закрыть глаза, будто в дреме, и не издавать шума, превышающего грохот движения и работу двигателя.

Время стало останавливаться и тянуться каждым мигом, соразмерно с усталостью и убылью терпенья.

II.

Выезжая из-за взгорка, густо поросшего кустарником, съехавшим от тяжести стволов, грузовик резко дал по тормозам. Навстречу ему преспокойно шли двое человек с топорами в руках.

– Сто-о-ой! Вы кто такие, ребята?

Водитель и бойцы, сидевшие рядом с ним на мгновение пришли в оцепенение перед наглостью подошедших секироносцев.

– Да убери ты свое оружие!.. Нашел, чем запугать бедного селянина, – не теряя дремучего спокойствия приказал вопрошавший. – Хотели бы убить – убили бы при вашем выезде из части. Вижу, что вояки государевы. Что тут вам надо? Надеюсь, на помощь едете? Хотя мы никуда сообщить не успели… – он провел задумчиво двумя пальцами по бороде, скользя взглядом в поисках номерного знака. Другой рукой он держал огромную секиру, перевешенную через плечо. На нем был закрученный на висках подшлемник, перепачканная землей плащ-накидка и грязные тяжелые ботинки с высокими берцами, в которые были заправлены ветхие штаны. – Значит, так… – Догадался он, изящно отходя назад.

Из-за кузова раздалось несколько приглушенных выстрелов и грузный звук падения безжизненного тела. Водитель выхватил оружие и дал огня сквозь стоечное окно, но вопрошавший, сообразивший мгновением раньше, сиганул за валун и исчез за пригорком, спрыгнув в овраг, уходивший в болотистую даль и поросший буреломным лесом.

Бойцы рассыпались вокруг грузовика, часть осталась в кузове.

– Отставить! Их было двое, – разочарованно произнес глава взвода, подходя к убитому дровосеку. Двое человек быстро схватили его, оттащили и выкинули, как мешок с драпом, в дикий овраг.

– Катись за своим дружком! – на выдохе сказал один из них вслед кубарем несущемуся телу, которое с хрустом ломало ветви, пришибало кусты и сносило поросшую дербрь.

– Едем!

Бойцы спешно погрузились в кузов. Грузовик сорвался дальше в путь.

В скором времени все более густая с каждым получасом синева небосвода обозначила ворох летевшего черного крыла ночи.

Собирая брань на всех известных языках – как естественных, так и жаргонах, пиджинах и креолах, – глава взвода приказал сделать огромный крюк из-за непригодности уничтоженного участка дороги. Так они потеряли несколько часов. Возвращаться назад с пустыми руками смысла не было. Прибыль, столь близкую, упускать не хотелось тем более. Был опас нарваться на повстанцев; татей, промышлявших разбоем или просто заблудиться в хитросплетениях земляной дороги, змеями вьющейся в лесах и пригорках. Змеями, не успевшими доползти до военных карт, составленных до войны.

В ползучем затухании вечера они выехали из леса в небольшое село на пустыре. Половина домов и построек еще лежала в обугленных руинах и кучах строительного мусора. Было много палаток, картонных сборок и несколько наскоро сбитых будок для ночевки в теплое время суток. В железных бочках горели огни. Редкие висячие на проводах между жилищами светильники отчаянно боролись с наступавшей темнотой, как этот поселок боролся с пришедшей к нему войной.

– Помогите, чем можете, воины державы! – облегченно приветствовал их местный житель.

– Мы проездом.

– Пару часов! Нам немного осталось…

Тронувшийся было грузовик на медленном ходу встал. Толпа тащила на огромных кусках брезента трупы с едва заметным прикосновением тлена. Перемазанные могильной грязью, копатели несли и несли вереницей брезенты с исторгнутыми из земли телами.

– Помогите или зарубим… Как их, – приказал парень с каменным взглядом, подошедший к кабине. За ним молча выстроились такие же молчаливые лица со стеклянными глазами. Казалось, что эти осквернители погоста отличались от своего груза лишь тем, что могли ходить.

“Толпа слишком велика, чтобы проехать по ней колесами, поливая огнем. Велика и настроена очень решительно. Вряд ли у них при себе только лопаты и ножи. Пограничье все же рядом…”

– За досмотр груза – расстрел, – уверенно ответил глава взвода, выходя из кабины, – Парни, ко мне! – крикнул он бойцам в кабине. – А ты – сиди! – указал он водителю.

Вместе, схватив за углы перепачканного брезента, они потащили отживший груз к месту, освещенному огнями из бочек.

Толпа отхлынула от грузовика, берясь за прежнее.

Вскоре в могильной тишине почти наставшей ночи, изредка прерываемой шуршанием груза и тяжким дыханием, принесли последнее тело. Перекресток дорог – из села и из леса – принял мертвый груз. Все молчали. Убийственный смрад начал кисло ползти по сырому воздуху ночи.

– Неумершие, оживленные волхованием мизгирей, которое им дал Кучарский чаробляк, больше не будут вредить нам, – громко и степенно произнес из молчаливой толпы некий человек, которому никто не смел перечить. – Начинайте!

И тут суровые лица, взяв секиры и огромные ножи, направились к рядам лежащих тел. Последние куски темно-синего неба сгинули во мраке ночи, под пламя костров и взмахи десятков рук. Рубка шла не то чтобы медленно – основательно и на совесть. Когда последняя голова последнего мертвеца из принесенных на брезенте была отсечена, началось обратное движение – шуршание грузом к погосту, рядом с которым была выкопана длинная котловина для усекновенных тел.

… Почти перед предрассетными сумерками закончив засыпание котловины, глава взвода, не теряя присутствия духа, провозгласил:

– Наша посильная помощь местному гражданскому населению выполнена. Мы возвращаемся к выполнению своей непосредственной задачи.

– Благодарим! Ступайте, – кивнув, ему ответил начальник копавших, которые двинулись обратно в село, почти забыв о бойцах государства.

Те же быстрым шагом домчались до грузовика, влетели в кабину, и вот они стремительно гонят подальше от этого подземного ужаса, вырвавшегося на землю.

III.

– Плетемся, как сенокосец без лап, неведомо куда… Проклятый хутор Черный Столб! – ворчал главвзвод, – А это даже и лучше, что этим упырям с их мертвяками помогли: государству – почет, нам – благодарность и отсутствие лишних вопросов по поводу отсутствия ночью. Спросят, “почему не пресекли?” – “Чтоб не разжигать” и точка. Все идет по сметке! – довольно заключил он.

Темнота пасмурной ночи медленно вползала в простуженные души бойцов холодной хвоей лохматого леса. Увиденное сидельцами в кузове и участниками из состава кабины, конечно, разнилось, но жути после избавления от трупобоев из Черного Столба меньше не стало.

Дождь начал покрапывать по тенту. По глади лобового стекла замаршировали дворники. Значительно посвежело.

– Не хватало сейчас нарваться на Зника Дугмара в поганую ночь торжества подземья на земле… – раздался чей-то угрюмый голос во мраке кузова, – Если он нас и прибьет, то будет прав.

– Скоро рассвет.

– “Прибьет!” Мы сами его пристрелим и спалим, как мусор, в его же лесу вместе с лесом.

– Ага, если от мизгирей уйдем.

– Уйдем!

– И их вальнем! А то чего они…

– Пельменей бы с чайком…

– Домой бы.

– Вот вырежем мизгирьское племя и ватрианское отродье – и заживем, как люди!

– Мятежников и предателей забыл.

– Ну, и их. Да.

– А потом каждую ночь просыпаться от видов проклятой войны в темных, как этот кузов, подвалах увечного подсознания…

– Да заткнитесь вы! И так муть вокруг, и вы тут еще упадничество развели, – оборвал разговор бойцов один из разнятых ранее вояк.

Несмотря ни на что, ведомый черной волей и корыстью на низкокачественном топливе, грузовик прибыл к месту назначения. Это была Бела-Гробля, она же “Кладбище великанов”, – огромный пустырь, нагроможденный белыми ледниковыми валунами, где по неписанному закону заканчивался мир человека и начинался потусторонний простор мизгиря, обозначенный величественной громадой Небесных Гор.

Двигатель заглох. Из темноты на свет фар вышли несколько мизгирей.

Стена недоверия и липкая жуть, скользя, въезжала в души людей. Они с раннего детства были наслышаны о мизгирях.

Людьми они были названы так, ибо последние, не найдя нужных слов для передачи образа, застрявшего между мирами, вложили в название все, что могли. Мизгири обыкновенно живут в подземных полостях. Имеют развитое сословное общество – между собой каждый мизгирь знает свое место среди себе подобных, чье существование зиждется на обычаях, оберегаемых волхвами на протяжении многих тысяч лет. А волхвы их – стражи перехода из Срединного мира в Дольный. Иногда, что не так уж и редко, как представляется, мизгири скрытно живут среди людей, о чем последние могут и не догадываться. Воруют женщин, так как сами мизгири – только мужчины, и женщины рожают им и сыновей, таких же, как они, и дочерей. Дочери мизгирей – обычные женщины, но умыкать невест из мира людей для мизгиря – почетное дело. Дочери мизгирей идут в жены высшему сословию для сохранения чистоты крови и мощи при волховании. Мизгири крайне вспыльчивы и воинственны, потрясающе храбры. Различные роды мизгирей ведут между собой постоянные войны на истребление.

Это древнейшее, как свет, племя всегда боролось с людьми за господство над миром. Им помогал бывший человек – Кучарский чародей или чаробляк, он же чаровник. Или просто – колдун. О его земной жизни ходило много сказаний разной степени достоверности у тех и других, но в одном сходились точно – сам Владогнев приказал ему написать “Рок Гневливых.” Учение о создании духов при помощи заклинаний и зеркал, порожденных отрицательными страстями: злобой, завистью и наиболее сильной из них – гневом.

То, что Кучарский колдун был человеком, нисколько не смущало мизгирей. Напротив, они использовали это для оправдания своей мысли о вырождении и никчемности рода человеческого. Отчего же они, высшая порода, не могут победить этот самый род человеческий, стерев его в пыль времен, мизгири не отвечали. Или не хотели отвечать.

Среднего роста; с огромными, вытянутыми головами без лбов на жилистых выях; с дремуче-тяжелыми надбровными дугами, под которые были глубоко посажены озлобленные глаза; с большими, резко выступающими носами, чья тонкость их еще более удлиняла; с лицами без подбородков, – они подходили к людям. Необычайно крепкие телом, – с могучими, слегка узловатыми, руками; широкими плечами; непривычно сверхъобъемной грудной клеткой; мощными, как корень дуба, ногами, – с первого же взгляда они внушали опасение. Нависшие над телом головы, нависшие над глазами дуги, – нависшие над землей мизгири двигались к людям.

От человечьей их военная одежда отличалась только более качественным покроем. Оружием бились тем же. Верили в разное.

Люди, выпинывая полон, рассыпались из кузова вкруговую, готовые ко всему. Им, повидавшим виды, возможный бой с этими полузверьями был не страшнее любого другого. Но он был бы неуместен в данных обстоятельствах.

– Полон здесь. Где золото?

– Не торопись. Мы вас очень долго ждали. По средствам связи от вас – тишь. Теперь и вы подождите…

– Чего?

– Пока вернутся те, кто отнес золото, не дождавшись вас в срок.

– Да все дороги вокрест…

– … Это не наши заботы. Мы свою часть уговора выполнили.

– Вы обещали дождаться с…

– Мы дождались, а…

– Золота нет – и речи нет, – отрезал пререкания главвзвод, намереваясь сесть обратно в кабину.

Взвизгнув свистом, простор Белой Гробли взорвался лихим балалаечным боем, разрывая начинавшийся рассвет.

Я спою, а я сыграю –
Пусть мне ветер подпоет,
Как летит хвоя густая
Леса жизни напролет.

Как смеются годы мудро,
Как часы, искря, горят,
Как пылает жизни судно
Потерявши якоря.

Все есть тлен. Ничто не вечно.
Все из пыли в пыль уйдет.
Вечна честь – она предвечна,
Как и храбрость, что ведет.

Грохот точечной стрельбы из-за валунов посек насмерть обезумевших от животного ужаса покупавших и продавших.

Зник Дугмар – высокий, тощий, одноногий, пустая штанина висит и сопровождает походку, безжизненно полоскаясь при ходьбе. Он идет, опираясь на балалайку о семи струнах ладонью своей ведущей левой, шестопалой руки. В свое время в ходе боев или травмы или чего еще он потерял левую ногу до колена. Правая нога обута в кожаный полусапог с длинным острым носом на мягкой подошве. Он был одет в серый, выцветший приталенный пиджак, плотно облегающий плечи и руки, крепленый изящными пуговицами из чистого золота; малахитово-зеленый жилет; белоснежную рубашку; штаны в черно-сиреневую полоску. На голове – ветхая шапка, не то шляпа, потерявшая половину полей, не то изнанка другого головного убора, закрывавшая половину его бледного узкого вытянутого лица, поросшего густой русой щетиной под прямым носом.

Как никто не видел взгляда Зника Дугмара из-под полов его шапки, так никто и не знал толком ничего о его жизни. Известно, по слухам, что имел сад и поле, где честно трудился. Устроив стрельбу в соседнем селе, бежал от правосудия, позже осел у гор и пещер, ведущих к обиталищам мизгирей.

Учтиво обходя то, что осталось от участников сделки, он подплелся к связанным пленникам и, довольно ловко орудуя небольшим ножом, отсек путы кожаных ремней и кляпы на устах.

Потрясенные ожившей сказкой, освобожденные встали, не сводя глаз со Зника Дугмара. Он сорвал свободной рукой золотые пуговицы со своего пиджака и медленно вложил в ладонь каждого из них.

Указывая им на оружие уничтоженных и на грузовик с дорогой, он пробудил их от дремы и тем самым заставил с быстротой кипятка вооружиться, прыгнуть в машину и, подняв каменное крошево дороги при щемящем развороте, с грохотом взбешенного двигателя умчаться назад, к людям.

Как только грузовик стремительно скрылся из пределов видимости с Белой Гробли, Зник Дугмар медленно поплелся в зарево рассвета. Балалайка отблеском струн приняла привет нового дня. Рваные тучи ошметками еще скрывали дела ночи, но, обходя валун за валуном, валун за валуном, Зник Дугмар сел на деревянные ящики. Один из них он слегка приоткрыл. Луч солнца огненно скользнул по зловещей глади золота и убежал от опустившейся крышки.

Закинув левую ногу на правую, он было взял балалайку на песнь, но, продев палец шестипалой руки сквозь рваную дыру от пуговицы на пиджаке, Зник Дугмар ухмыльнулся, вспомнив о содержимом ящиков.