К истокам

Единственная честная дорога — это путь ошибок, разочарований и надежд.
С. Довлатов

Коля Сомов, внештатный корреспондент местной газетенки, появился в забегаловке «Вечный зов» около одиннадцати вечера. Я подозвал старого приятеля. Он моментально отреагировал и приблизился ко мне.

 – Здоров. Какими судьбами здесь? – спросил Коля, протягивая ладонь.

 – Да так, мимо проходил, решил вот пивка дернуть. Садись. 

Николай с визгом выдвинул металлический стул, расстегнул кожанку и присел.

 – А я слышал ты в завязке,– сказал он, закуривая.

 – Тебя жестоко обманули, дружище.

Я допил пиво, зажевал резиновым кальмаром.

 – Ну что, – сказал Сомов, щелкнув ногтем по пивной кружке, – пивом душу не обманешь. Накатим за встречу чего покрепче? Ты как? 

 – Можно, почему нет, – я полез в карман за бумажником, зная, что Николай вечно без копейки. 

 – Отставить! – запротестовал Коля, – я плачу. Я тут немного бабками разжился, – подмигнул он, – толстая задница главред раскошелился. Сиди, не суетись, я схожу. 

Ненадолго оставив меня, он вернулся с двумя бутылками водки и рюмками. А совершив повторный рейс, принес две кружки пива и тарелку сморщенных соленых огурцов.

Разлил по первой.

– Ну, – поднял рюмку Сомов, – за встречу!

– Чтоб не последняя, – подхватил я.

К четырем часам утра Сомов вырубился за столиком. Я пытался привести его в чувство, но ничего не получалось. Покачиваясь, подошел к бармену и попросил вызвать такси. Он принялся накручивать диск допотопного телефона. Я вернулся за столик и из горла допил остатки водки. Дабы зря не пропадала. 

С трудом дотащив Колю до машины, я пробормотал свой адрес усатому водителю в пошлой кожаной кепке. Водрузил Сомова на заднее сиденье, а сам плюхнулся рядом с таксистом.

 – Двести, – рявкнул усатый, убавив на магнитоле какой-то блатняк.

 – Не вопрос, – я протянул деньги, затем повернулся к Николаю и сказал:

 – У меня сегодня ночуешь.

Коля заворочался и что-то промычал. 

Проснувшись, я глянул на часы. Было половина третьего дня. Из кухни доносился звон кастрюль.

«Странно, – подумал я, – жена-то у родителей на даче».

Любопытство заставило меня подняться с кровати и пройти на кухню. В коридоре едва не наступил на кота.

На кухне я обнаружил две бутылки «Столичной», четыре «Балтийского» пива и Колю, танцующего у газовой плиты в семейных трусах и фартуке. На плите что-то закипало. 

 – Слухай, – деловито сказал он, – где у тебя крышка от этой кастрюли? Найти не могу.

 – В нижнем шкафчике посмотри, – с трудом соображая, хрипло проговорил я и опустился на табурет. Откупорил бутылку пива, жадно глотнул. Немного полегчало.

 – Нашел! – воскликнул Сомов и закрыл кастрюлю.

 – Не ори ты, ради бога. И так башка гудит.

 – Ладно, не бзди, сейчас подлечимся, – успокоил Коля. 

Одну бутылку он убрал в морозилку, другую торжественно выставил на стол.

 – Пойду, умоюсь пока, – я поднялся и побрел в ванную.

 – Ага, давай.

Его энергичность раздражала. Правильно, уже успел опохмелиться, гад такой.

Взяв кастрюлю прихватками, он подошел к раковине и слил воду.

В ванной, стараясь не смотреться в зеркало, я умылся ледяной водой и прополоскал рот. А когда вернулся на кухню, меня ждала тарелка картошки пюре с отбивным мясом в кляре, стопка водки и охлажденная бутылка пива.

– Садись, – по-хозяйски распорядился Коля и повесил полотенце на спинку стула.

– С опохмелом? – поднял стопку он.

– С опохмелом, – вторил ему я, все еще мучаясь головной болью.

После того как с трапезой было покончено, Коля сгреб тарелки и отправил в раковину.

Пуская тонкие струйки дыма, выпили еще по одной.

Кот под столом терся мордочкой о мою ногу.

– Ну-с, какие планы на сегодня? – спросил Коля, – продолжим культурно-развлекательную программу?

– Вообще-то мне на работу завтра – неуверенно проговорил я, чувствуя, что снова начинаю пьянеть.

 – Ну ведь завтра – только завтра, сегодня же воскресенье!

Спорить было бессмысленно.

И вновь засверкали стопки. И понесла нас нелегкая в цитадель пьянства и разгула.

– …Когда работаешь со словом, – менторским тоном излагал Коля, – привыкаешь не доверять красному словцу, а начинаешь верить в грубое, жесткое наречие. Тут я солидарен с Хантером Томпсоном, кстати, моим коллегой…Он же тоже начинал как рядовой журналист… Сказать можно что угодно, важно создать неразрушимый фундамент своих слов! Кто ясно мыслит, тот ясно излагает…

Я только и успевал наливать.

… Вот ты говоришь гармония, гармония, – продолжал он, – а я вот, по-твоему, гармоничный человек, живу ли я в гармонии с миром? Нет, отвечу я тебе. Я в поисках нового образа, новой метафизики, новой жизни, если хочешь… Я не могу понять, как это человек может жить по какому-то клише. Вот составил себе план: карьера, семья, дом, по выходным – рыбалка… И что, все? И разве это жизнь?! Обидно, что с возрастом человек теряет юношеский авантюризм, превращается в социальный автомат. И ты, Саныч, уже не тот. Ты вспомни школу, институт, вот где была жизнь! Разве плохо нам было, страдали мы как сейчас?! Один раз ведь живем, елки-палки!

Так давайте скинем с себя тяжкие оковы и обратимся к истокам! Будем ходить голыми, никого не стесняясь, и никого не осуждая. Давайте любить друг друга, в конце-то концов! К чему эти убийства?! Мы давно забыли, что все мы братья, Божьи дети. Зачем нам братоубийства?!

На кой нам зависть?! Все в мире условно. Чему завидовать? Все мы равны… Это игра. Но в наше время – это игра на выживание, увы…

Когда водка была уничтожена, мы выползли из дома. 

Для начала решено было покататься на электричках, и непременно зайцем. Уж не знаю, сколько мы выпили по дороге, помню лишь суровые взгляды контролеров и себя с Колей, удирающих от них сквозь разбитое окно в тамбуре. Запомнилось и название станции, где мы вышли – «Угрюмово». Потом был мутный самогон и бесконечные Колины выкрики: «люди, опомнитесь, хватит поедать друг друга, вернитесь к истокам!»

Затем Коля предложил переместиться в «городской склеп».

В городе он с важным видом произнес:

 – Если мы собрались что-то менять, начинать нужно с малого.

И юркнул в подъезд. Я проследовал за ним.

 – Жди меня на первом этаже, – проговорил он и загрузился в лифт. 

Я ждал минут десять. Уже начал беспокоиться. Закурил.

Через некоторое время двери лифта разъехались, и я увидел этого ходока к истокам. Стоял он на руках, вниз головой. Из карманов сыпалась мелочь.

 – Ты чего? – опешил я.

 – Да так, – он вернулся в исходную позицию,– всегда хотелось попробовать. Ощущения так гораздо острее. Предлагаю прогуляться до нашей школы. 

 – Зачем?

 – Пошли-пошли. Узнаешь.

Пришли к школе. Время было позднее, поэтому учеников не наблюдалось.

 – Помнишь ту стерву биологиню, которая мне трояк в аттестате влепила? – спросил он.

 – Ну, предположим.

 – Вон ее кабинет.

 – И что?

Он схватил обломок кирпича и швырнул в окно:

 – А вот что!

Зазвенели стекла, сработала сигнализация.

 – А теперь – ноги! – скомандовал он.

Мы ринулись через спортплощадку.

 – Давай дворами! – на ходу кричал Коля.

Потом мы пили портвейн, карабкались на деревья около женского корпуса общежития. Забегали в подъезды, звонили в квартиры и тут же уносили ноги. Купались в городском фонтане. Выплачивали штраф за нарушение общественного порядка. Провели ночь в вытрезвителе. «Аскали» в подземном переходе с неформалами. Припомнив былые обиды, выбили еще пару окон в родимой школе. Орали песни Лаэртского у памятника Ленину…

С тех пор прошло года три. Дела мои шли в гору. Я подписал очень выгодный контракт и мне предложили уехать в Новый Орлеан. С болью в сердце видя, как Коля шатается по городу пьяный, в компании местных опустившихся забулдыг, я старался уговорить его лететь со мной. У меня была такая возможность, на первых порах я бы обязательно помог ему. Но он решил остаться.

 – Здесь мой дом, – обидевшись, гордо сказал Коля.

Около двух месяцев он упорно не хотел со мной видеться. Встречая меня на улице, прятал глаза или перебегал на противоположную сторону улицы. На звонки не отвечал.

Но перед самым отъездом позвонил. Звонок раздался в тот самый момент, когда я, собрав чемоданы, выходил из квартиры.

Он примчался в аэропорт. Мы обнялись, и он протянул мне газетный сверток.

 – Что это? – спросил я.

 – Водка, – ответил он и заговорщицки подмигнул, – здесь три бутылки. Наша любимая. Помнишь, за сто тридцать пять рэ. Выпей на чужбине, когда совсем тоскливо будет. Вспомни обо мне. Выпей за здравие!

 – Нельзя, ты же знаешь, на таможне не пропустят, – сказал я.

 – Договоришься как-нибудь. Держи.

Он крепко пожал мне руку. Я заметил, что у него слезились глаза.

– Прощай,– чуть слышно сказал Коля и быстро зашагал к выходу.

Какое-то время мы переписывались с ним. Из писем я узнал, что он снова женился, получил, наконец, штат в газете. Сообщил, что закончил роман и обещал выслать его бандеролью. Но со временем я все реже и реже ему отвечал. Постоянно откладывал, а потом и вовсе переписка оборвалась. И вот сегодня я получил письмо от его супруги. Коля умер от сердечной недостаточности. На ватных ногах я подошел к мини-бару, достал Колин подарок, тот самый, «за сто тридцать пять рэ», налил полный стакан и выпил. За упокой.