Про́клятые трупным китом

иносказание древних

I.

Марти́н де Вильяфранка

Проклятый холод… Точно ног
Лишён я волей мрачной стужи.
Суровый нам явился рок,
Бросая вызов льда средь кружев.
Могуч и грозен океан.
Его пройти мы не робели.
И вот в плену снегов тех стран,
Что взять на нож нас не сумели.
Здесь всё нам в пики острый зуб.
В гарпун, которым мы владеем.
Здесь льдин края судьб режут пут,
Сковавший души в бренном теле.
Здесь всё – борьба… Плод сам нейдёт,
Налитый солнцем в руку летом.
Здесь правит мрак и мёртвый лёд,
Лишённый год живого света.

Горел, потрёскивая, сор
Очаг собой оборгевая.
Хибара утлая свой взор
Со свода крыши вниз кидала.
Она смотрела тупо в скоп
Оборванных бродяг у света
Углей, едва горевших в сноп
Лучей, её не знавших века.
А стены всё хранили хлад.
Сквозь них и ветер был не нужен –
Дыханье шло Гинунгагап.
Замёрз бы сам Ниддхёг от стужи.
Таких суровых смертью зим
Давно не видел Остров Лёдный.
Дышал бураном мир одним.
Стал глыбой цельной мир подводный.
Нет птиц. Пал конь. Овец стада
Иссохли с голода, а рыба
Ушла в состав породы льда, –
Мир победила снега глыба.
В тот год басконский китобой,
Что во́рвань гнал, топя тоннажем,
Взял курс уже на путь домой,
Взяв реи вверх над экипажем.
Вдруг буря. Бедствие ночи
Лишило груза, судна, снасти.
Смеялись духи-горбачи
Над горестной людскою страстью.
И баски, взяв навахи в длань,
Пошли по Острову шататься,
Затребовав долги с крестьян
За прежний груз, чтоб рассчитаться.
Никто не смог им дать ночлег,
Завет Альфёдра нарушая;
По-христиански человек
Здесь не был принят, согревая.
Озлоблен баск, не отдан долг.
Исландец беден и упорен.
Вдруг вышел пастор. Он не смог
Умерить глубину раздора.

Марти́н де Вильяфранка

В беде мы. Видите без слов.
Мы сколько раз вам в долг давали,
Прощали с сроком. Вы нам нам кров
По-христиански обещали.
Обмен был прост. Мы никогда
Вас не обкрадывали в торге.
Разбой не ведали суда
Кастилии в этих водах.

Пастор Йон Гримссон

Отдать долг нечем. Сами хлеб
Годами мы уже не видим.
Едим на завтрак крупный снег,
А на обед – лёд в грязном виде.
Народ наш бьётся с роком бед.
Наш скот пал. Рыба обмелела.
Забудьте о долгах. Здесь нет
Окрест отчаянью предела.
Поймите нас. Мы вас поймём.
Исландец не бежит судьбины.
Мы бьёмся век и мы живём
В борьбе. Мы с вами в том едины.

Марти́н де Вильяфранка

О чём плетёшь ты, еретик?!
В борьбе?! Сидите в крае света,
Боясь нос высунуть в пути
Земного яблока несметны.
Испанец мир весь покорил.
Суда Кастилии – все воды.
Кастилец Новый Свет открыл
И бросил вызов всей природе.
И королевство наше дня
На всём просторе не теряет –
Так велика у нас земля,
В ней солнце, отродясь, не тает.
Везде наш промысел и труд.
Мы храбры в битве и наваха
С дистресой хоть кого порвут
Ударом, наводящим страха.
И здесь ты мне, сектант, дурак,
Пытаешься ставить стены
Безумья?

И летит кулак,
И пастор падает мгновенно.
Забрали баски пару коз,
Почти умерших тощей падью.
Крупицу сыра. Хутор слёз
Не лил, готовясь их спровадить.
А пастор, с шеей во петле,
Остался на столбе привязан.
Был сломан нос. В снегов метле
Он проклял басков словом грязным.

Ти́ун А́ри Магнуссон

И сколько нам ещё терпеть?
Взирать, как подлая чужбина
Ворует в нашем доме снедь,
В себе почуяв властелина?
Не скот ли мы, который пас
Избитый Стиг на скудном поле,
Который мог от смерти нас
Спасти во ледяном просторе?
Вы не хотите, видно, жить
В своей земле в ладу с собой.
Забыли вы, что кровью смыть
Возможно лишь позора крой.
А также вам всем невдомёк,
Как ярлы славные и бонды
Ушли за море. Им оброк
Короне мерзок был доходный.
Они ушли в далёкий край,
В неведомой чужбине строить
Правленье ве́ча. Птичий грай
Рабов коронных гневно прокляв.
В тот век Лохматый Гаральд мял
Хомутом каждый фьорд норвежский.
Тот конунг рабства всходы жал
Средь вольных, впредь лишённых места.
Не все смирились и ушли.
Кто – к франкам, как Хоро́льф Ходок, и
К гэлам, что в седой дали
Туманов крови льют потоки.
А те, кто норгов сохранил
Дух, кровь, язык, устоев суть
Здесь бросил якорь тех могил,
Начавших о́тчин наших путь.
И этот наш Ледовый Край,
Овечьи острова, Зелёный –
Суть Севера святая правь.
Норвегия!.. Наш мир суровый…
Наш тинг – есть совесть. Честь людей.
Неведом он рабам короны.
И потому не рвать костей
Исландских про́клятым воро́нам.
И волен я постановить,
Ответ имея пред народом:
Любого баска насмерть бить
Исландец должен. Месть свободна.
Вот конунга на то указ!
Он пи́сан Кристианом. Ниже
Стоит печать с гербом для нас,
Судить способных мерой высшей.

II.

И шли отряды на загон
Врага, поправшего величье
Странноприимства. Резкий звон
Колоколов гнал месть навзничь.
Догнав на дальних хуторах,
По деревням, иссохшим в гладе,
Дом окружив, на топорах
Исландцы били с злом во взгляде.
Нож и топор – плоть мести их.
От кровников изъяли уши,
Носы и кровь лилась чужих
В исландский снег, за си́рых души.
Добиты баски. В ледяной
Пустыне шла лихая сеча
Людей истошных. Бед стеной
Отбитых с мира быстротечно.
Глухая ночь безмолвных ве́рст
Смотрела на борьбу за волю
Остаться жить. Средь этих мест
Досель неведомую боле.
И снова дом вдруг окружён,
И снова баскская наваха
Пред топором исландца спор
Проигрывает. Нету страха.
Не может баск, сын вольных гор,
Судьбы бежать – ведь честь дороже.
И бьётся он, хотя и вор,
Но вор в беде, в мгле безнадёжной.
Он шёл за бурный океан
Добыть кита. К семьи богатству.
Ньюфаундленд видал их стан
С котлами во́рвани, снастью.
Из года в год шла в даль артель
Полгода биться с зверем моря,
На край земли, презрев и мель,
И бурю, голод, жа́тву хвори.
Из года в год росли кресты
За станами в глухой чужбине,
Но ремесла след не простыл.
Не встал их промысел старинный.
Едва залив Бискайский смог
На ве́жах вдруг кита заметить,
Как звон в лов гнал лихих ловцов,
Гарпун доставших вместо сети.
И шла во бочках в Сен-Жермен
Густая во́рвань на лампады.
Писал монах средь тихих стен
Под свет её свои доклады.
И вот загнал рок удалых
Во хладных вод полярных лиги.
Баск бил кита. Исландец – их.
Замкнулся круг добычи дикий.
Мужей суровых интерес
Столкнулся в вечном, лютом споре.
Смотрели звёзды с бездн небес
На битву в ледяном просторе.
Хозяин Битв в седых ветрах
Охоты Дикой мечет взоры
На бой потомков во снегах
Людского Мидгарда просторе.

III.

Марти́н де Вильяфранка

Что там за крик? Был выстрел? Кто
Дошёл до нас? Ужели скоро
Закончим путь судьбой простой
Убитых в драке, в яром споре?

Слетала дверь с петель. Вошёл
В хибару Магнуссон и Гримссон.
Был сброшен в угол хилый стол.
Затух очаг при смерти мысли.

Марти́н де Вильяфранка

Прости, священник. Я был зол.
Вот, на коленях извиняюсь.
Мы все пред роком дали скол
Своих страстей. Сердечно каюсь.

Пастор Йон Гримссон

Прощаю. Бог нам всем судья.
Все – грешны. В твоём сердце слышу
Сквозь лад латыни душу я,
Что льёт раскаянье дум вышних.

Махнул на разных разговор
Вдруг Магнуссон-судья рукою.
Взлетел над баском вмиг топор,
Грудь истощённую раскро́ив.
Марти́н бежал из дома вон,
По трупам членов экипажа
И плыть стал по простору волн,
Что жидкий лёд, гребя отважно.
Исландцы вышли. Взор их зрел
Борьбу испанца с мощью моря.
Баск вдохновенно миру пел
О человечьем тихом горе.
Судьбу сей баск не проклинал,
Но смерть приветствовал достойно.
Он пел. Он плыл. Он волн оскал
Рукой бил крепко и спокойно.

Марти́н де Вильяфранка

Я счастлив, Гипускоа, знать
Твои залитые сном горы,
Твоих долин младую стать
И солнца золотые взоры.
Где море радует причал,
Сеть рыбаку богатством множа.
Где берег до́лог и блистал
Армадой флот, гроза вод мощный.
Где видел я её в тот день,
Когда был юн и жаждал дома.
Как шла она до церкви стен
Сан-Себастьяна шагом скромным.
Я помню твой девичий стан,
Лагуну вод очей янтарных
И ветер жизни, что был дан
Мне к счастью приглашеньем званым.
Часы на площади в жару
Мне отмеряли предвкушенье
От встречи. Рад был жить в миру,
Достойным днесь соизволенья.
Я ждал тебя, чертог красы.
Я верил, что случилось в жизни
Сиянье рая. Шли часы.
Остыла площадь, мрак возвысив.
Ко мне ты всё же не пришла.
Ну, что ж? Мне грустно, мне уныло.
Теперь мне доля не нужна
И под венец пойду с могилой.
И Сантисси́ма Смерть венок
С тех пор плетёт мне с роз Бискайи.
И козерога резвый скок
Мне дни до свадьбы отмеряет.
Теперь я вижу: околел
Рогатый, гор покинув пики,
Найдя средь бездн Кантабр удел
Свой, вечным сном отныне сникнув.
И Нинья Бланка мне видна́.
Она о клятве не забыла,
Что у часов была дана
Изгоем мной, тогда унылым.
Волна! Пускай могилой мне
Ты будешь. Нету мне причастья.
Нет вести обо мне родне.
Не видел я на свете счастья.
Прощай! Прощай! Не сдался я…
Ещё волна. Ещё усилье…
Не победят чужбин края
Басконца Гипускоа-вийи…

Крюк выловил Марти́на вновь
На землю грешную из хлябей
Морских. Исландец свой улов
Вспорол ножом, от мышц расслабив.
Упали в камни потроха,
Марая лёд. И бо́нды живо
Смотрели во весь глаз обхват
Строенье, гаркая игриво.
Под гомон, шутки, взор судьи,
Марти́н вдруг вспомнил, пред глазами
Нарвала битого с груди
Гарпуном метким при катаньи.
Сначала бил телёнка он.
На песнь его приплыла матерь,
И проклят был лихой баскон
Китовой матерью к несчастью.
Корабль его с тех пор ушёл,
Убитый льдом. Команда пала
И вот нож вскрыл нутра весь створ
От завершенья до начала.
Глаза китиные пред ним.
И кровь убитого телёнка.
И рог его средь грязных льдин.
И козий сыр фиесты звонкой.