— Вот, ребята, познакомьтесь, — коснулась моего плеча Людмила Ивановна, – Витя Симонов. Он будет учиться в нашем классе.
Ученики седьмого «а» оживились. Зашушукались. А кто-то даже приподнялся, чтоб хорошенько меня рассмотреть. Две девочки хихикнули в ладошки. Я почувствовал, что краснею. Крепче сжал ручку портфеля. Хотелось спрятаться, забившись где-нибудь в углу. А еще лучше — поскорей удрать домой.
Скрестив руки на груди, Людмила Ивановна стала прохаживаться по классу.
Это была невысокая, худощавая женщина тридцати лет, с потускневшим взглядом, тонкими бескровными губами и мелкими морщинками на лбу и вокруг глаз. Она собирала волосы в старушечий пучок, безжалостно пронзая его шпильками.
— А сейчас, — елейным голоском проговорила учительница, — Витя расскажет, откуда он к нам приехал.
— Из Свердловска, — совсем разволновавшись, вдруг ляпнул я.
Я солгал, опережая события. В Свердловск родители должны были забрать меня только через полгода. Пока они решали проблемы с жильем, я гостил у бабушки. И чтобы не отстать в учебе, мне пришлось пойти в сельскую школу.
Людмила Ивановна снисходительно улыбнулась:
— Витя, ребят, приехал к нам из далекого Казахстана….
— Ух т-ы-ы, — послышался чей-то ломающийся басок с задних парт, — кру-у-уто!
Я занял место на предпоследней парте. Моим соседом оказался мальчик с зачесанными на пробор волосами. В меру упитанный, холеный. Антон Кондуков. Он стал моим лучшим и единственным другом.
Первое время с учебой проблем не возникало. Людмила Ивановна попросту меня не спрашивала, великодушно дав время освоиться в новом коллективе.
Однако, недолго мне было суждено отсиживаться за партой, с опаской наблюдая за тем, как перст учительский скользит по списку фамилий в классном журнале. На алгебре Людмила Ивановна вызвала меня к доске решать пример.
Я был гуманитарием. Мои сочинения по литературе отправляли на городские олимпиады. В моем письменном столе пылились четыре похвальные грамоты и две благодарности. А еще я писал стихи и фантастические рассказы. Несколько стихотворений даже были опубликованы в газете. Но математика всегда была для меня темным лесом.
Скрипя мелом, я долго и мучительно выцарапывал злополучные цифры. Я старался не обращать внимания на колкие реплики одноклассников у себя за спиной. Помню, что последние минут десять ставил цифры наобум, только чтобы потянуть время до спасительного звонка.
— Ладно, садись, Симонов, — вздохнула Людмила Ивановна, склонившись над журналом, – не мучай себя и ребят. Очень плохо. Чем ты только на прошлом уроке слушал — непонятно…
Она нарисовала напротив моей фамилии заслуженную пару.
Я заметил, как Антон отвел взгляд и уставился в окно. Я понял, что ему стыдно за меня.
— Новенькай, а новенькай! С почином тебя! — Димка Носов показал мне средний палец.
Антон рассказал, что, получив двойку, я автоматически попадаю на «карусель». То есть Людмила Ивановна будет спрашивать меня до тех пор, пока я эту постыдную оценку не исправлю.
Он оказался прав. На следующем уроке она снова вызвала меня к доске решать задачу. Конечно-же, я опять опозорился и в журнале рядом с фамилией Симонов плавали уже два «гуся».
На другой день у доски я вновь растерялся и не смог решить пример с десятичными дробями. Людмила Ивановна потребовала мой дневник. Зашелестели страницы, шариковая ручка оставила на линованной бумаге кровавый след.
— Покажешь дневник бабушке, — процедил мой палач, – пусть посмотрит и распишется. Завтра проверю.
Заглянуть в дневник я не решился, а поспешил спрятать его в портфеле.
Недовольно сморщившись, бабушка изучила послание учительницы. Затем настрочила ответ.
После уроков я сидел напротив учительского стола. В застывшей тишине часы над доской отсчитывали тягостные минуты. Людмила Ивановна придвинула ко мне раскрытый дневник.
— Что все это значит? — спросила она и потерла виски.
В графе оценок я увидел тройку удалых «гусей» и ниже аккуратные буквы:
«Просьба обратить внимание на успеваемость вашего внука».
Следом в контрнаступление шел крупный бабушкин почерк:
«Поставить ученику двойку – значит расписаться в собственном невежестве!!!»
— Ну так что все это значит? — повторила Людмила Ивановна, — будь добр, объясни.
— Не знаю, — глупо пожал плечами я.
— Что, разве я не права?! Разве не заслужил ты эти отметки?!
Я опустил глаза и кивнул:
— Заслужил, Людмила Ивановна.
— То-то же. Слава богу, хоть это ты понимаешь, — сказала она чуть тише, – а вот бабушка твоя, видимо, нет. Так ведь?
Я снова безвольно кивнул.
— Эх, Витя, Витя… – Людмила Ивановна встала, прошлась к окну, немного постояла там, потом вернулась, снова села за свой стол, пристально посмотрела на меня. – Ну скажи мне, в кого ты только такой?! У тебя ведь интеллигентные родители! Папа – военный. Полковник! Мама… Мама твоя кем работает? — требовательно спросила она.
— Учителем музыки, — промямлил я, глянув на нее исподлобья
Людмила Ивановна принялась катать огрызок карандаша в ладонях. На секунду задумалась.
— Ну вот что, — сказала она, роняя карандаш на стол, – сегодня вечером я вас навещу, пообщаюсь с Ниной Борисовной.
Весь вечер мы с бабушкой прождали ее, но она так и не явилась.
Потом в нашем классе произошли перемены. Людмила Ивановна решила разделить учеников на две группы. На сильных и слабых. Сильные попадали в группу «А», слабые, соответственно, в группу «Б». Стоит ли говорить о том, что я попал к слабакам.
Сильным полагалось сесть за парты у окон, а мне и еще пятерым «второсортникам» пришлось расположиться на соседнем ряду. Таким образом, мы с Антоном оказались по разные стороны баррикад. Странно, но даже двоечник Носов занял свою нишу в группе «А».
Уроки наш реформатор теперь проводил по-новому. «Отстойникам», как окрестила нас толстуха Маркова, Людмила Ивановна давала облегченные задания и на уроках почти не спрашивала. Мы словно перестали существовать.
Поначалу мне это даже нравилось. Я был рад, ведь меня, наконец-то, оставили в покое, и я мог забыть об этих идиотских «каруселях». Но это продолжалось совсем недолго.
Я стал чувствовать себя опасным инфицированным, изолированным от общества. Невидимая стена, разделившая наш класс на два лагеря, загнала меня и моих коллег по несчастью в карантин.
Раньше в столовке мы обедали все вместе за одним большим общим столом, теперь же группе «Б» накрывали отдельно. Для нас вдруг стало не хватать мест. И мы вынуждены были сиротливо ютиться за соседним столиком. Суетливая буфетчица (мама Димки Носова), не замечая нас, с подносом проносилась мимо и угощала коржиками и киселем ребят за общим столом. Там ее чадо развлекало себя, подбрасывая хлебные шарики, пытаясь поймать их ртом.
Антон стал избегать меня. В перемены он устраивался с книжкой на подоконнике и, если я подходил к нему, только раздраженно цыкал. После уроков в раздевалке я часто видел, как он торопливо стаскивал с ног сменную обувь, кое-как зашнуровывал ботинки и быстро уходил, видимо опасаясь того, что я могу увязаться за ним.
Так я остался совсем один. Стал тенью отца Гамлета. Превратился в монаха-схимника. И было мне и скучно и грустно. Иной раз ловил себя на том, что разговариваю сам с собой.
И я решил больше в школу не ходить. Чтобы бабушка ничего не заподозрила, я, как и раньше, просыпался в семь утра, проглатывал яичницу, хватал портфель и уходил из дома. До обеда шатался по поселку. Иногда, как партизан, часами бродил по лесу. В дождливую погоду прятался в пастушьем шалаше у оврага. Возвращался к двум часам дня. В это время как раз заканчивались занятия. Обедал и делал вид, что готовлю уроки. Но через неделю мой обман все же вскрылся. И бабушка привела меня в школу за руку, как первоклашку.
За месяц обучения я успел заметить некоторые странности в поведении нашей классной. Часто на уроках, сидя за своим столом, она клевала носом. Порой, без всякой на то причины, она начинала ругаться. А иногда что-то мямлила себе под нос. Пару раз она, вдруг разрыдавшись, выбегала из класса. Тогда вместо нее урок вёл наш директор Евгений Львович.
Однажды на физ-ре мы играли в футбол. Группа «Б» против нескольких ребят из группы «А». Наша команда выигрывала со счетом пять – три. Я был нападающим. Женька Копылов дал мне хороший пас. Я взял мяч и, обводя соперников, помчался к воротам. На воротах, чуть подавшись вперёд и, уперев руки в колени, стоял Носов. Я ударил с подкруткой. Мяч пролетел между его ног и запутался в сетке ворот.
— Шесть-три! Шесть-три! — ликовал Копылов. На бегу он стянул с себя майку и пропеллером раскручивал над головой.
Тут я почувствовал мощный удар в спину. Так, что отдало в голову. Выпятив грудь и выгнув спину, перебарывая боль, я обернулся.
— Урод! – скалился Носов и уже заносил руку для следующего удара.
Я успел отскочить, принять боксерскую стойку и блокировать кулак Носова. Сразу же атаковал с правой. Попал в лицо «скользячкой». Он схватился за челюсть, как при зубной боли, сел на корточки и захныкал.
— Чмошник! Гнида! — всхлипывал Носов, закрывая лицо ладонями.
Нас моментально окружила толпа любопытствующих. Несколько ребят, куривших на заднем дворе, побросали сигареты и устремились к нам.
— Диман! — прокричал невысокий, коренастый, с оттопыренными ушами парень из восьмого «б» — да вломи ты ему, че ты!
Однако Носов поспешил покинуть поле брани. Пиная сухую листву, он широко шагал, прижимая ладонь к щеке, другой рукой по-лыжному отмахивал.
— Позже поговорим, салабон, — проскрипел восьмиклассник, сплюнул себе под ноги и побежал за Носовым. Он догнал его, ободряюще похлопал по плечу и принялся что-то назидательно ему внушать.
После занятий я вышел из школы вместе с Антоном. Но, не успев пройти и десяти метров, дорогу нам преградил Носов и его лопоухий друг.
— Вить, я пойду, а ты разберись-ка пока с этими ребятами, — сказал Антон и, пожав мне руку, торопливо двинулся дальше.
Я проводил его изумленным взглядом.
— Отойдём, базар есть, — Носов ударил кулаком по своей ладони.
Лопоухий стоял к нам боком, курил и равнодушно смотрел в сторону.
— Ну, пойдём, — согласился я, незаметно сняв часы и убрав в карман брюк.
От моего друга-иуды тогда уже и след простыл.
Меня привели на зады какого-то огорода. Место было выбрано грамотно. С одной стороны глухой забор, с другой — непролазные заросли черемухи. Чуть поодаль — садовые участки.
Лопоухий приблизился ко мне почти вплотную и, не вынимая сигареты изо рта, выпустил дым в лицо. Я чуть отступил и закашлялся.
— Че, сыч городской, рамсы попутал?! – прошипел он, и исподтишка ткнул меня кулаком в живот.
Я согнулся пополам. Попятился назад, захрипел, пытаясь вздохнуть.
— Ну-ка, дай я! — взвизгнул Носов и, подпрыгнув, лягнул меня ногой в ухо.
Я пошатнулся, но устоял. В голове зазвенели на разный мотив колокола.
Вцепившись мне в волосы, он повалил меня на землю. Я разбил нос о какую-то корягу. По губам и подбородку потекло теплое.
Вдруг послышался дикий топот, хруст ломающихся веток и шум листвы. Будто ко мне приближалось кабанье стадо. Из-за кустов выскочили три пацана. Лиц их я разглядеть не успел.
— Гаси его, ребя! — вопил Носов.
На меня посыпались удары. Я лежал, свернувшись калачом, прижав колени к груди и, сцепив пальцы на затылке, руками закрывал голову.
Через некоторое время я услышал пронзительный разбойничий свист и фальцет Носова:
— Шухер! Валим!
По топоту, отдававшемуся от земли, я понял, что мои обидчики бросились врассыпную.
Спугнул их мужичок в гимнастерке. Он ковырялся в грядке на своем приусадебном участке. Я с трудом поднялся, отдышался, и закатал штаны. Ноги мои были сплошь в ссадинах и гематомах. Левое ухо горело огнем. В носу застыла кровавая корка. Спина ныла, словно по мне проехался каток.
(Бабушке я сказал, что упал с велика. К счастью, она мне поверила).
На следующий день Людмила Ивановна оставила меня и Носова после уроков.
Дверь в классе она заперла на ключ. Царственным жестом указала на первую парту. Мы неохотно сели, брезгливо отодвинувшись друг от друга.
Она процокала каблучками, открыла окно, прижав створку увесистым глиняным горшочком с фикусом.
Со скрипом придвинула стул к нашей парте и опустилась, развернувшись к нам вполоборота.
— Так, господа хорошие, — начала она неожиданно мягким голосом, — ситуация, конечно, неприятная, но все же мне не хотелось бы доводить дело до педсовета.
Она заискивающе взглянула на меня. Я отвел глаза в сторону. Легкий ветерок колыхнул тюлевую занавеску.
— Кто из вас ударил первый? — Людмила Ивановна откинулась на спинку стула и сцепила руки на коленях.
— Симонов, Людмила Иванна, — Носов подпёр ладонью щеку, покосился на меня, – Симонов ударил первый.
— Врешь, сволочь! — вскочил я, хватив кулаками по крышке парты, — это ты мне кулачиной в спину засадил, когда мы вам гол забили!
— Симонов! — прикрикнула Людмила Ивановна, — сядь на место и успокойся! Ты не на базаре! Тем более, что Дима прав. Я разговаривала с ребятами, и они все как один утверждают, что именно ты на уроке физкультуры ударил Диму по лицу.
— Хм, ударил, — усмехнулся Носов, — да он мне зуб чуть не выбил!
— Что произошло после уроков? — спросила учительница, не поднимая головы.
— На улице он стал хамиться, обзываться по-всякому, — не уставал заливать Носов, — я не выдержал, ну и мы подрались.
— Так, мне все ясно, — сказала Людмила Ивановна. — Симонов, а ты вообще, мало того что учишься через пень колоду, так еще и драться удумал! Мало тебе было замечаний?! Это, может быть, в твоей старой школе так было принято отношения выяснять. А у нас, милый мой, все по-другому. Наш класс, как одна большая дружная семья!
Она замолчала. Мне с трудом удавалось сдерживать себя в руках. Еще минута и я задушил бы сначала ее, а потом и этого пигмея.
— Значит, так, — вздохнула она, — если еще раз я узнаю, что ты дал волю рукам, вылетишь из школы со справкой в зубах! Это я тебе обещаю!
Учительница поднялась, подошла к двери, повернула ключ в замке:
— Теперь проси прощения у Димы, и чтоб впредь такого больше не повторялось.
Не говоря ни слова, я схватил портфель, и едва не сбив ее с ног, вылетел из класса.
— Симонов! — кричала она мне в след, — вернись сейчас же! Я тебя никуда не отпускала!
Полный злобы я несся по школьному коридору. По пути сорвал со стенда стенгазету. На ходу растерзал ее, смял, и утопил в оставленном в фойе половом ведре.
Твердо решив поквитаться с Носовым и ненавистной училкой, я домчался до дому. Мне повезло, бабушка была на дворе. Меня заметить она не могла.
Я прошмыгнул на кухню, порылся в ящике стола. Отыскав нож с длинным ребристым лезвием на деревянной рукоятке, воровато спрятал его в портфеле.
Сломя голову, прибежал обратно в школу.
Толстая уборщица, раскорячившись, домывала лестницу. Могучие груди ее тяжело колыхались под провисшим халатом.
— Куды?! – заголосила она, когда я влетал на второй этаж, — там же ш нет никого, палаумнай! Занятия-то давно кончились!
Мне фартило. По коридору, копошась в сумочке и замедляя шаг, двигалась Людмила Ивановна. Я успел проскользнуть в темную подсобку и спрятаться за приоткрытой дверью. Наблюдая за ней сквозь узкую прожилку света в дверной щели, я нащупал в портфеле гладкую рукоятку ножа.
Видимо, найдя в сумочке то, что искала, она набросила тонкий ремешок на плечо и уверенно прошла мимо подсобки.
Я осторожно выглянул, и как театральный злодей, на цыпочках покрался за своей жертвой.
Минуя библиотеку и кабинет физики, она свернула направо и пошла по направлению к столовой. Я проследовал за ней. В конце коридора моргала и потрескивала перегоревшая флюоресцентная лампа. Людмила Ивановна толкнула тяжелую дверь в столовую и, не закрыв ее, двинулась дальше.
Я спрятался за умывальниками у входа. Обзор у меня был идеальный.
— Ой, Людмила Ивановна! — радостно воскликнула буфетчица, всплеснула руками и спешно вытерла их о передник, — а я вас заждалась. Вы что-то припозднились сегодня.
— Да-а, — отмахнулась учительница, — оболтусов своих уму-разуму учила.
Она присела на краешек стола и положила сумочку рядом.
Шаркая сланцами, в обнимку с огромной алюминиевой кастрюлей, проковыляла посудомойщица. Она кивнула Людмиле Ивановне.
— А у меня все давно готово, — развязывая передник, мама Носова убежала на кухню.
Через секунду она вернулась со свертком в руках.
— Вот, возьмите. Я там ватрушечек еще утренних доложила. И пирожков.
— Спасибо, Мариш, — учительница поднялась и навесила на плечо сумочку, – ну, побегу я, а то дома еще дел по горло.
Людмила Ивановна пошла к выходу.
— А как там Димка мой? — вдогонку прокричала Носова, — не балует?
— Учится, старается, — через плечо ответила учительница, подходя все ближе к двери.
Я выполз из-под умывальников и ломанулся вниз. Уборщица звякала ведром внизу, в раздевалке. Я решил подкараулить Людмилу Ивановну на улице.
Она спустилась с широкой лестницы. Я выглядывал из-за угла заднего двора. Отмерив безопасную дистанцию, двинулся за ней.
Я «вел» ее осторожно, по всем правилам киношных детективов. Но пару раз она все-таки оглянулась, вероятно почуяв за собой слежку. Ловкий, я вовремя успевал скрыться.
Учительница поднялась на пригорок, поздоровалась с соседкой и скрылась за высокой калиткой палисадника. Я подошёл поближе и увидел аккуратный домик с резными наличниками на окнах. Рядом с домом прогуливались бройлерные куры. Лохматая дворняга каталась в пыли, дергая короткими лапками и довольно тявкая. Неподалеку раздавалось жалостливое козье блеяние.
Я обежал палисадник и уткнулся в деревянный забор, отделяющий огород Людмилы Ивановны от узкого проулка. На забор ложился густо разросшийся куст сирени. Нащупав ногой узкую прореху в заборе, я загнал в нее носок ботинка, и схватился за приколоченную сверху рейку. Подтянулся. Голова моя выглядывала из-за забора, но была хорошо замаскирована сиреневым кустом.
Мальчишка с глазами навыкат, широким лбом и бледными щеками сидел в цветочной клумбе.
Рядом с клумбой были разбросаны изуродованные игрушки. Каркас кубика-рубрика, обезглавленная кукла, одноногий плюшевый мишка…
Увидев Людмилу Ивановну, дурачок замычал и захлопал в ладоши, широко размахивая руками.
Учительница приблизилась к нему, достала из свертка ватрушку и присела рядом. Он схватил ватрушку, жадно откусил, и зачавкал, роняя кусочки творога на колени.
— Ну как ты тут, не скучал? Вкусно хоть, горе ты мое луковое? — Людмила Ивановна вытерла ему рот салфеткой.
— Да в него все как в прорву, — прохрипел из огорода небритый мужик в ватнике.
— Напоролся, скот, — глухо проговорила Людмила Ивановна, поднялась, и пошла к дому.
Мужик, покачиваясь, вышел из огорода и неловко опустился на скамейку.
Учительница вернулась с ведром воды. На ней был домашний халат и галоши. Она сняла с бельевой веревки тряпку и бросила ее в ведро.
Тут моя нога сорвалась и я, ударившись подбородком и ободрав руки в кровь, повис на заборе. Куст сирени предательски зашелестел и отогнулся в сторону. Надрывно залаяла собака. Увидев мое скорченное от боли лицо, Людмила Ивановна ахнула, выронила ведро и пулей залетела в дом.
Я спрыгнул с забора, снял с ветки портфель и побрел домой. Солнце садилось в тучу, обещая на завтра пасмурный день. Стало прохладней, я пожалел, что не прихватил с собой куртку.
Репрессии в седьмом «а» постепенно сошли на нет. Теперь на уроках, заметив мой взгляд, Людмила Ивановна прятала глаза. Мне не хотелось ее смущать, и я смотрел куда угодно, только не на нее.
Дни сменяли друг друга. Я терпеливо закрашивал числа в календаре. Через три месяца родители увезли меня в Свердловск.
