«When the war has been won,
And our march home begins
What awaits has not yet been revealed
What was won? what was lost?
Will our deeds be remembered?
Are they written on stone or in sand?»
Sabaton “Light in the black”
«Войны, что меняют лицо мира до неузнаваемости, не выигрываются одиночками. Ни один человек в мире не сможет повторить того подвига, что совершили наши предки, каким бы храбрым и умелым солдатом он не был. Тем явственнее наследие, тем ярче путеводная звезда, светящая нам через года, личности, которую современники называли Ангелом Вердена. Личности, которая, несомненно, переменила ход той войны…»
Из учебника «Родная история» для девятого класса.
***
Праздник, закономерно начавшийся лишь в одной из семей, неожиданно охватил всю деревню.
Гуляли поголовно все. Неизвестно, почему радостное опьянение захватило почти всех жителей Нетто. Возможно, сказалась прекрасная погода подходившего к концу лета, когда августовская прохлада сменила-таки звенящий июльский зной. Возможно, потому что виновник торжества был без преувеличения всеобщим любимчиком. А возможно, просто потому что у местных жителей, по обыкновению занятых тяжёлым трудом от зари до зари, просто было слишком мало поводов для праздника.
Так или иначе, вся деревня Нетто гуляла.
Торжества, по-сельски простые, начались ещё до конца рабочего дня. Карл Борман, именинник, здоровенный юноша, только-только вступивший в возраст совершеннолетия, пропустил стопочку ещё на пашне, вместе с собравшимися вокруг него в кружок односельчанами. Даже на фоне этих, закалённых поколениями тяжелого крестьянского труда мужчин юноша выделялся. Он был больше похож на какого-то античного героя, чем на обычного сельского пахаря, коих бесчисленное количество в плодородных западных областях Федерации. Ростом он превосходил многих, почти под два метра в длину, и одновременно с этим был отнюдь не хилого телосложения. Мускулы юноши, казалось, бугрились при каждом его движении, будь то опрокидывание стопки с водкой или переноска тяжестей, роль которых обычно играли громадные снопы сена или мешки с картошкой. Карл представлял из себя именно тот, вековой типаж человека, который самой природой приспособлен для труда на родной земле.
Очень быстро, почти без заминки, за первой стопкой последовала и вторая. А за второй тут же третья. Карл ещё как-то пытался образумить односельчан, однако безудержная волна веселья в конце концов захватила и его, только для того, чтобы мощным хлопком по корпусу могучего трактора, разом прекратить все полевые работы. По крайней мере, на сегодня.
К закату всё взрослое население Нетто было уже навеселе.
По традиции, что свято блюли на западе Федерации, каждый большой праздник все население деревни собиралось за одним, невероятно длинным столом. Конечно, вряд ли можно назвать совершеннолетие местного богатыря каким-то знаменательным событием, но людей, поймавших кураж, было уже не остановить. Все восемь дворов собрались посредине деревни, потрясли закромами и вынесли к общему столу всё самое вкусное, что у них было. Колбасы, мясо с ледника, свежекопчёная рыба, свежий хлеб и самогон (последнего было особенного много). Традиционный стол буквально ломился от явств. Деревенский староста преподнёс в подарок раскрасневшему и разомлевшему от выпитого юноше скреплённые мудрёным вязаным узлом бычьи рога. Чтобы помнил, откуда сила его растёт, так пояснил старик.
От бычьего корня.
День медленно, но неотвратимо клонился к закату. Впрочем, сотрясаемая смехом, пьяными криками и хоровыми песнями деревня и не думала затихать. Младшим членам этого маленького, но очень весёлого социума были оперативно розданы подзатыльники с наказанием немедленно отправляться на горшок, а затем и в люльку. Взрослое же веселье только начиналось.
За всей этой катавасией, за всей этой кутерьмой и суматохой, никто даже не заметил смутных и далёких раскатов грома. Никто толком и не почувствовал едва слышимых толчков земли. А даже если и почувствовал, то без задней мысли списал уходящую из-под ног землю на лёгкое (очень относительно) алкогольное опьянение.
Солнце потихоньку заходило над макушками вековых деревьев. Вечерний лес тёмных малахитовым браслетом опутывал веселящуюся Нетто. И никто из опьяневших крестьян не заметил раскрашенный в камуфляж военный джип, что вдруг, словно из-под земли, вырос на въезде в деревню.
***
«Первый этап войны был неудачным для Федерации. Империя напала ровно в полдень, без всякого объявления войны. Агентурная сеть, развёрнутая за несколько лет до этого по всей Империи, приняла первый удар. Как оказалось впоследствии, шпионы Федерации уже давным-давно были разоблачены почти поголовно и получали ложную информацию, которую щедро предоставляла им контрразведка Империи. Случилось это в следствии предательства или простого стечения обстоятельств, даже сегодня, по прошествии стольких лет, остаётся неизвестным.
Общая техническая отсталость Федерации от Империи, что закалила свой военно-промышленных потенциал в нескольких колониальных войнах до этого, сказалась почти сразу. Основной, и самый тяжелый удар Империя обрушила с северного направления, стараясь в кратчайшие сроки, используя бронетанковые кулаки и мотопехоту, выйти к столице Федерации. От полного разгрома Федерацию спас лишь гений генерала Мольтке, что ценой невероятных человеческих жертв сумел остановить неумолимый стальной каток и сорвать первоначальные планы имперских сил. Врага удалось задержать, несмотря на все прогнозы имперского генштаба. И хотя военные планы Империи были сорваны, несмотря на замедлившиеся темпы наступления, войска Федерации продолжали отступать. Слабая техническая оснащённость, успехи противника в начале войны, подавленность и моральное разложение пагубно сказывались на солдатах. Казалось, будто падение столицы – вопрос решённый, а сама война завершится самое позднее к концу осени.
Апогеем, можно сказать, переломным моментом весенне-осенней кампании стала битва при Вердене. Которая, вопреки всем ожиданиям, развернулась именно на западном направлении, направлении, которое стратеги с обеих сторон единодушно признавали до этого второстепенным…»
Из учебника «Родная история» для девятого класса.
***
– Ударный отряд! – торопливо рявкнул офицер за столом. – Следующий.
Карл Борман довольно усмехнулся. У юноши, которого всего лишь пару недель назад выдернули из-за праздничного стола, поставив на плац, выдав в руки винтовку и заставив проходить курс молодого бойца, уже чесались руки. Ему не терпелось вступить в бой, не терпелось схватиться с врагом лицом к лицу, сойтись в беспощадной рукопашной схватке, своей силой и кровью защитить родную страну. Больше всего Карл, со всем своим молодецким запалом, желал оказаться на северном направлении, под командованием, успевшего к тому моменту прославиться, генерала Мольтке. Изнеженные городские жители, составлявшие большую часть населения северный районов, по мнению Карла, совершенно не умели воевать. А от этого происходили и все проблемы. Как только за дело возьмутся его собратья, простые сельские парни, дело сразу же пойдёт на лад, так думал юноша.
И вот теперь, когда момент его отправки в войска был уже близко, когда юноша стоял на распределительном пункте, а офицер-штабист решал его дальнейшую судьбу, один-единственный протестующий окрик худосочного и бородатого человека в смешных очках с круглой оправой, моментально похоронил все его мечты.
– Ша! – резко оборвал офицера, сидевший с ним за одним столом военный врач. – Хватит с тебя.
– Не понял? – удивился офицер.
– Хватит, говорю, – повторил доктор. – Всех быков уже разобрал. Стрелять-то все горазды, нихера ума не надо, знай на курок жми. А таскать кто будет? Ты мне дохляков каких-то раздал, глисты, мля, одни. Резать-шить они, допустим, умеют, а раненых к ним кто будет доставлять? Таскать кто будет, а?
– Да хрен с тобой, забирай, – с неудовольствием, однако не сильным, согласился офицер. – Ты! – ткнул он пальцем в Бормана. – Отставить ударный отряд. Поступаешь в медсанчасть, под прямое распоряжение полковника Кохле. Всё, следующий!
– Господин офицер, – гулким недовольным басом попробовал было возразить Карл. – Я бы хотел…
– А мне срать на твои хотелки, – резко оборвал новобранца военный врач, полковник Кохле. – В ж**у себе их засунь. У нас война идёт, если ты не заметил. Воевать нихрена не умеем, раненых до кучи, а ты ещё решил права покачать. Здоровый как бык, вот и будешь мне покоцаных в лазарет таскать. А пострелять и без тебя дебилов очередь целая есть. Понял, или ещё вопросы есть?
При желании, да что там при желании, в любой другой обстановке Карл ни за что бы не стерпел подобного обращения. Любой, кто попробовал в таком тоне разговаривать с юношей, тут же получил бы богатырской силы удар, надолго оставивший наглеца недееспособным.
Однако, в нынешней ситуации Карлу ничего не оставалось, кроме как мрачно кивнуть головой в знак согласия и подчиниться приказу.
***
«Предпосылкой битвы при Вердене являлось, в первую очередь, желание генштаба Империи закончить войну в наиболее более сжатые сроки. Желая окончательно сломить сопротивление солдат Федерации, имперское командование сосредоточило значительные силы на западном направлении, где до этого момента вело лишь ограниченные по масштабу бои и не добилось столь сокрушающих успехов, как на севере. Свою роль сыграл также и тот факт, что западные области Федерации были главной житницей страны, её мягким подбрюшьем. Захватив их, Империя не только нанесла бы очередное поражение нашим войскам, но и, в буквальном смысле, лишила бы Федерацию основной кормовой базы и огромного числа людских ресурсов. На пути удара имперских сил встали седьмая и восемнадцатые армии, чьи ряды составляли в основном свежепризванные новобранцы, набранные из местного населения.
Ключом к западным областям Федерации являлся крупный город Верден, который, по совместительствую, являлся связующим звеном во всей транспортной системе западных областей. Его потеря означала для Федерации полную парализацию железных дорог и путей снабжения…»
Из учебника «Родная история» для девятого класса.
***
Канонада смолкла только ближе к ночи.
Карл Борман и сам не заметил, как разжались плотно сомкнутые от злобы челюсти. Злоба его, однако, была направлена не столько на захватчиков, которых он безусловно ненавидел, сколько своего непосредственного командира, полковника Кохле. Именно этот тщедушный старик, ни на секунду не расстающийся со своим белым врачебным халатом, и сутками не вылезавший из своего госпиталя, и был тем самым человеком, из-за которого блеск воинской славы Карла сильно померк. Он не пустил его на поле битвы даже сейчас, когда его помощь как санитара особенно могла пригодиться.
– Сиди, – недовольно буркнул он на робкие возражения Бормана. – Твой час ещё не настал.
И был таков. По итогу юноша просидел весь бой возле лазарета, нервно нарезая круги, злясь на весь мир и выкуривая одну сигарету за другой. Он с завистью провожал санитарные команды, что по двое, а иногда и по трое, заносили в госпиталь раненых. Двое, ха! Он мог справляться с этой работой без всяких помощников! Делов-то там: морфий вколол, если кровь хлещет – жгутом перетянул, раненого в руки, ноги, да хоть в зубы – и вперёд! Один, два, да даже три человеческих тела, пусть даже громко воющих от ран или метавшихся в предсмертном бреду, разве это тяжесть для сельского Геркулеса? Да он трактора с толкача заводил! В одиночку!
Но полковник всё равно не желал отпускать его в гущу боя. Понимал, тонким медицинским чутьём понимал, что Карл сорвётся. Один раз, второй он ещё вернётся, а потом не выдержит. Сорвётся, поддастся зову битвы и врубится в сражение, со всей своей молодецкой яростью начнёт убивать направо и налево, обязательно поймав в конце концов шальную пулю. У сухого и властного полковника же на молодого тельца были совершенно другие планы.
А бой, между тем, разворачивался совершенно нешуточный. Имперцы упорно лезли на оборонительные рубежи, что на скорую руку возвели солдаты Федерации. Вокруг Вердена сомкнулось самое натуральное огненное кольцо, разгоняя едва-едва успевшую прильнуть к разогретой летом земле сентябрьскую прохладу. Первые залпы батарей начали греметь, как только забрезжил рассвет. К полудню имперцы уже выбили оборонявшихся из пригородов, однако и темпы наступления снизились, что позволило, в конечном итоге, войскам Федерации перегруппироваться и контратаковать. К вечеру пригород был вновь в руках защитников города, а захватчики откатились к исходным позициям. И именно желание командования Федерации отбросить имперцев как можно дальше от Вердена и сыграло роковую роль в развернувшейся бойне. Вымотанным и обескровленным частям вновь был отдан приказ атаковать.
Пространство перед исходными позициями имперской армии больше всего напоминало скотобойню. Кровавая дымка буквально висела над небольшой полосой земли шириной примерно в полкилометра, заползая в окопы и воронки от снарядов. То тут, то там виднелись обгоревшие остовы подбитых танков и обгоревших артиллерийских орудий. И вой. Жуткий, нечеловеческий вой раненных и умиравших, что эхом прошедшей битвы стоял над землёй.
И именно этих адских стенаний сердце Карла Бормана выдержать уже не могло.
Затухающее осеннее солнце уже давным-давно скрылось за горизонтом, а короткая чёрточка часовой стрелки намертво залипла где-то между цифрами «11» и «12». Только тогда Карл решился, разгневанно поднимая сапогами клубы пыли, замешанной с сажей и пеплом, явиться прямо в госпиталь, на поклон к высокому начальству.
Полковник Кохле был занят с тем, что с невероятным участием резал какого-то беднягу. У того, расположившегося прямо на операционном столе, из левой руки торчал неплохих размеров обугленный осколок снаряда. Раненый визжал благим матом, пока доктор и его два ассистента (в основном удерживающие брыкающегося беднягу), аккуратно, миллиметр за миллиметром, пытались вытащить упрямую железяку из солдата.
Человек, чуть менее привыкший к подобному зрелищу, обязательно бы оставил на полу лазарета весь свой скудный солдатский завтрак, однако Борман, который с детства привык к запахам и звукам забиваемой скотины, воспринял это зрелище достаточно стоически. Только с лица сбледнул.
Полковник, завершив операцию и приняв на стол очередного «клиента», невнимательно выслушал претензии Карла и заверения в его жгучем желании хоть как-то помочь своей стране, а затем, не отрываясь от спасения очередного бедолаги, просто сказал юноше:
– Сверь часы с настенными.
Карл с большим вниманием посмотрел на замызганный циферблат, а затем сверил показания со своими наручными часами. Отставания не было.
– Возьми пистолет у меня из кобуры, – глазами указал полковник на свой левый бок. – Если я к двум часам ночи не выпущу тебя в поле, можешь меня застрелить.
Двое ассистентов изумлённо уставились на светило медицины, а Карл лишь серьёзно кивнул, и быстрым шагов вышел из лазарета. Однако пистолет он всё же захватил. Просто для гарантии, конечно, стрелять полковника он ни за что бы не стал.
Кохле сдержал обещание. Едва стрелка наручных часов на левом запястье юноши коснулась заветной отметки, доктор вышел из лазарета, перекидывая в зубах папироску. Звонко щёлкнув бензиновой зажигалкой, он обратился к своему нетерпеливому санитару:
– Не дошло ещё?
– Никак нет.
– Лазарет переполнен, – выдохнул облако вонючего дыма, продолжил полковник. – Я знаю, что ты и десять, и двадцать человек мог вынести из-под огня, но твоё геройство ничего бы не изменило. Эти солдаты просто бы умерли под стенами моей белой палатки. Орущие, визжащие, истекающие кровью и обгадившиеся от боли. Это очень обидно, знаешь ли, помереть, зная, что спасение рядом, и отделяет тебя от него всего лишь небольшое и грязное полотнище госпиталя. А то, что в этом госпитале совершенно нет лекарств, и все столы заняты точно такими же безногими-безрукими, это никого не волнует. Лучше уж там, под огнём и осколками. Может кто милосердный добьёт, может шальной снаряд зацепит, чтобы сразу. Теперь немного разгрузились. Теперь есть шансы…
Шеф Бормана ненадолго замолчал, наслаждаясь терпким и горьким табаком.
– Безнадёжные уже всё, отдали Богу душу. Там, – он указал на поле битвы, на чёрную обугленную полосу земли, – сейчас лежат только те, кто ещё может выкарабкаться. Притащи их мне, сынок. Притащи всех, кого сможешь. Это твой приказ. Самый, возможно, важный в твоей жизни.
Карл ничего не ответил. Только поудобнее перехватил свою холщовую сумку с изображением красного креста в белом круге, перекинул её через шею, чтобы не слишком болталась при ходьбе. И пошёл. Переступая одним широким шагом через траншеи, перемахивая через пулемётные точки и огневые позиции, Карл Борман пошёл исполнять то, для чего его призвала Родина.
В это время уже не стреляли. Даже снайпера с снялись со своих точек, давая возможность санитарам из обоих враждующих лагерей делать своё дело. Над местом ещё недавнего жестокого сражения стояла тихая, почти безоблачная ночь золотой осени, бабьего лета. Лишь только стоны и мольбы умирающих разрушали напрочь эту идиллическую картину.
Первого раненого Карл нашёл очень быстро, в первой же воронке от снаряда. Это был замученный, обгоревший мужчина, лет тридцати от роду. Он почти немигающими глазами смотрел на тёмное ночное небо, что-то тихо-тихо, одними губами, нашёптывая сам себе. Юноша уже собирался взвалить раненного на плечо, как вдруг краем глаза заметил движение. В соседнем окопе, а может быть траншее, а может просто в очередной земляной дыре, оставшейся от взрыва, копошился точно такой же, как он, санитар. Только вот вместе с красным крестном на его рукаве виднелся и флаг Империи.
Карл среагировал мгновенно. Враг. И спасает он таких же врагов, тех самых, что сегодня днём убивали его товарищей. Врагов, из-за которых вот этот вот, совершенно незнакомый ему мужчина, однако разговаривающий с Карлом на одном языке, сейчас лежит, полубезумный от ран и грохота снарядов. И эта гнида хочет спасти ещё одного, того самого, которого по какой-то причине не добили однополчане юноши.
Не в его смену. Не в тот момент, когда у Карла в его медицинской сумке лежит, давит своей тяжестью пистолет полковника.
Тяжёлый металл оружия неслышно оказался в руках у Бормана. Негромко щёлкнул, открывая смертоносную суть оружия, предохранитель, целик и мушка соединились в одну-единственную убийственную систему, захватив в свои цепкие объятия маячивший силуэт вражеского санитара. А тот, в свою очередь, будто бы и не замечал стоящую за левым плечом смерть. Он всё также продолжал делать своё дело, перебинтовывая раненного.
– Мама… – одёрнуло что-то юношу.
Он с удивлением обернулся, едва не нажав от испуга на курок. Раненый, что ещё недавно смотрел на бесконечную ткань неба, вдруг обернулся на Карла. В его грязных щенячьих глазах читалось нечто такое, что грубая, по-мужски грубая душа Бормана просто-напросто не могла осознать.
– Мама… Пить… – повторил свою мольбу раненый.
И закатил глаза.
Со стоном, едва не переходящим в вопль боли, Карл метнулся к бредящему бойцу. Одним рывком юноша сорвал свою поясную флагу, одним движением могучей ладони вырвал с неё крышку. И приложил к пересохшим и запыленным губам раненого.
А тот пил. Пил жадно. Присасываясь к неширокому горлу, ловя тёплые и горькие, с металлическим привкусом, струи пересохшими губами. Он пытался что-то сказать, но Карл со всей злостью, что ещё недавно была направлена на вражеского медика, снова и снова засовывал флягу в рот бедняге, с силой, едва не выбивая зубы.
И раненый пил. Пил до тех пор, пока у него не появились силы поднять руку, и оттолкнуть от себя жестяной сосуд.
– Оклемался? – спросил у него Карл.
Раненый кивнул в ответ.
– Понимаешь, где ты?
Снова кивок.
– Вот и славно. Щас мы тебе… – с этими словами юноша достал из котомки небольшой тюбик, аккуратно отвинтил крышку, обнажив тоненькую иглу, и со всего размаху вонзил её в голую руку солдата.
– Тихо, тихо, терпи, – произнёс Карл в ответ на полное боли шипение. – Это морфий, полегче станет. Ну! – вздохнул юноша и взвалил раненого на плечо. – Пошли дружков твоих искать.
Уже выбираясь из ямы, Борман окинул взглядом окружающую территорию. Никого. Добыча в лице санитара из вражеского лагеря уже успела ускользнуть.
***
Шестьдесят четыре человека. Четыре раза по восемь.
Именно столько Карл Борман вытащил из лап смерти той ночью. Ни больше, ни меньше. Каждый раз он возвращался в лагерь с очередной горкой полубессознательных и стонущих от боли тел, которые тащил на плечах, на закорках, привязанными верёвками к поясным карабинам.
Четырежды он делал вылазки на недавнее поле боя. И все четыре раза возвращался с добычей, заполняя госпиталь доктора Кохле всё новыми и новыми пациентами. В конце концов, часов в пять утра, вражеские снайперы даже начали в него робко постреливать, давая, вместе с занимающимся рассветом, понять, что его личный бычий час подходит к концу.
И когда обессиленный своим бесконечным, длинной в целых три часа походом, санитар Карл Борман, спасший больше шести десятков человеческих жизней, обессиленно рухнул прямо перед ткаными стенами госпиталя, не в силах сделать больше ни шагу, только тогда вновь заговорили пушки.
***
– Карл… – обратился к нему один из раненных, весь перебинтованный, но продолжающий упрямо цепляться за твёрдую землю костылём.
– Да, Карл, мы это… – продолжил его товарищ, один из того десятка, что собрались сейчас вокруг молодого санитара.
Собственно, именно это стоящее полукругом собрание и было первым, что увидел Карл Борман, едва выйдя из полутёмной палатки, где отсыпался после очередной бессонной ночи.
Это были солдаты. Знакомые ему, и те, чьи лица мелькали в памяти лишь разово, одним мимолётным образом. В основном, в перекинутом через плечо виде. И сейчас они все, получившие второй билет в жизнь благодаря его, Карла, стараниям, стояли вокруг него, забинтованные, едва удерживающиеся в вертикальном положении. Изломанные, но стойкие. Живые. И протягивали юноше армейский санитарный шлем, на котором помимо стандартного красного креста были нарисованы достаточно реалистично и искусно выполненные бычьи рога.
– В общем, мы решили, что ты должен это взять. В качестве нашей благодарности. Эрнст рисовал, – тот, что на костылях, кивнул на однорукого, что сконфужено стоял в левом конце полумесяца.
– Одной рукой чель? – непритворно удивился юноша.
Раненый потупился ещё больше.
– Я… да, – неуверенно начал он. – Я до войны художественное окончил.
– Етить, – только и оставалось ответить Карлу.
– Ну так чего? – снова спросил заводила с костылём. – Будешь брать, не? Мы от чистого, ты не думай…
– Я и не думаю, мужики, – ответил Борман, принимая подарок. – Спасибо вам.
– Сдурел? – мигом посерьезнел командир благодарственных пилигримов. – Это тебе спасибо.
И зашагали, едва-едва бредя и поддерживая друг друга, в сторону лазарета. Туда же отправился и Карл. В конце концов, несмотря на все его ночные геройства, ежедневных дежурств в палатах никто ещё не отменял.
***
Жизнь Карла Бормана очень быстро стала общественным достоянием. После битвы за Верден, которую Федерация всё же выиграла, несмотря на большие потери, солдатская молва возвела Карла едва ли не в статус божества. «Ангел Вердена», так теперь его называли. Ангел, приходящий в самый последний момент, когда мольбы не услышаны, а сама надежда, кажется, тает в предрассветной дымке. И не мудрено, ведь за три дня верденских боёв юноша вытащил с того света почти полторы сотни раненых. А это делало восемнадцатилетнего парня в глазах спасённых самым настоящим агнцем Божьим.
Всё это дело не могло пройти мимо пропагандистов Федерации, которые цеплялись за любую возможность поднять боевой дух солдат. Несмотря на то, что планы по захвату западных регионов были сорваны, война всё равно продолжала складываться не лучшим образом. Именно поэтому Ангел Вердена вырос из местного божка до фигуры национального масштаба. Сводку о спасённых им и вытащенных из-под огня солдатам передавали по радио, о подвигах сельского парня Карла Бормана писали в газетах (в том числе и в иностранных), его имя стало символом надежды, символом веры в то, что ещё не всё потеряно, что войну ещё можно выиграть!
А Карл тем временем, сняв со своей полевой формы все правительственные награды, и нацепив на голову украшенный нарисованными бычьими рогами шлем, снова и снова отправлялся выполнять свой долг. Правда, всегда ночью. Ровно в два часа, в Час Быка.
***
– Дурак ты, и не лечишься. Дури в тебе до чёрту, это да, а вот в черепной коробке насрано. Да, насрано, что ты на меня так смотришь, бычара?
Полковник Кохле матерился не переставая. Уже минут пятнадцать он распекал своего подчинённого, который всего-навсего обратился к нему с небольшой, как показалось Карлу Борману, просьбой.
– Сколько тебе твердить дурню, ночью! Но-чью. Не днём, понимаешь, не при свете солнца. Ночь твоё время, после полуночи, мать, в два часа ночи. В Час Быка твой несчастный! Сам же постоянно всем мозги лечишь, что это, де, твоё время, что раненным только до темноты бы продержаться, а там… не, дружок, ты как был колхозником, так ты им и остался. Валенок, никакой чуйки на жизнь, никакой интуиции! Как так, вы же, селюки, все богобоязненные до жути, а тут такое! Всю войну проходил в одно время, а сейчас, когда уже вот-вот и всё, победа, вдруг решил в другое!..
Маленький и щупленький доктор не унимался. За прошедшие годы он сильно состарился: слегка осунулся, начал шаркать при ходьбе, а проблеск седины перебрался с уставших висков на макушку. Старик видел слишком много смертей за свою жизнь, а эта, последняя война, окончательно его подкосила. Теперь, когда победа Федерации была уже не за горами, полевой врач всё чаще задумывался о пенсии, и тихом старческом счастье в каком-нибудь небольшом городке.
С той самой памятной битвы при Вердене прошло немало времени. Имперские войска смогли остановить, отбросить, и война повернулась вспять. Повернулась настолько круто, что теперь уже солдаты Федерации стояли у стен столицы Империи, а финальная битва была не за горами. Каждый понимал, что окончание этой кровавой бойни – лишь вопрос времени, да даже не времени в целом, а всего-навсвего ближайшей недели.
Конечно, помимо персонального и коллективного подвига тысяч и тысяч бойцов, свою немаловажную роль сыграл и Карл Борман. Его фигура стала настоящим олицетворением надежды на успех для всей Федерации. О его знаменитом Часе Быка, начинавшемся в два часа ночи, знали все. Заветное время раненые ждали как избавление, понимая, что помощь обязательно придёт. С Бормана брали пример и остальные санитары, те незаметные труженики фронта, для которых не нашлось места в военных сводках, но которые продолжали честно выполнять свою работу.
Стоит ли говорить, что командование берегло его как зеницу ока, ни в коем случае не выпуская на поле битвы, если имелась хоть малейшая возможность контакта его с вооружённым противником? И нельзя сказать, будто Бормана такое положение вещей устраивало…
– Господин полковник, – начал юноша. – ребята очень просят. Сами ведь понимаете, последний бой, им будет намного легче…
– Намного легче будет тебе, – резко оборвал его Кохле. – Намного легче словить пулю. И думать не смей.
– Но…
– Это приказ!
–…Ганс сильно просил, – закончил-таки Карл.
– Какой ещё Ганс? – не понял полковник.
– Которого я из-под Вердена вытащил. С костылём ещё ходил.
– Ну, и что?
– Он мне это подарил, – и снял с себя ставший уже знаменитый шлем, с нарисованными на нём рогами. Сам рисунок был уже основательно покоцаным и стёршимся со временем, однако всё же отчётливым и различимым. – Ну, точнее не он один, но… Из всех из них только он один-то и остался…
Полковник Кохле осёкся. Открыл рот, попытавшись видно что-то сказать, но тут же закрыл обратно. А потом-таки произнёс:
– Чисто для протокола, я пытался тебя остановить. Даже приказал. Так и передай своим ребятам. Хотя, чего уж там, они наверняка стоят у входа в палатку и подслушивают, так ведь?! – он резко поднял голос. За ткаными стенами госпитальной палатки и впрямь послышалось какое-то шевеление. – Иди, Карл, Бог с тобой.
– Спасибо, господин полковник, – улыбнулся юноша, надевая шлем обратно. – Сегодня мой Час Быка начался немного раньше обычного, верно? Впрочем, сомневаюсь, что он у меня когда-либо вообще заканчивался. До свидания, господин полковник.
– Прощай, Карл, – прошептал военный врач, когда в палатке уже никого не было. Он едва успел заметить, как кобура с подаренным пистолетом («Оставь, – сказал он сам после самой первой ночи битвы под Верденом. – Пусть будет на всякий случай».) легонько шлёпнула молодого санитара по левому боку.
На настенных часах короткая стрелка буквально прилипла к циферблату. «13:26», – шептало тихое тиканье часов, и шёпот этот звучал громче всякого набата.
***
– Наш?
– Никак нет. Ух, сука, здоровый какой.
– Дай-ка я… Мля, реально. Ну-ка, пошукай у него… Жан, ты какого чёрта палил? Этож санитар!
– Ага, да, так я и поверил. Санитары такими здоровыми не бывают. И пистолеты с собой не носят. Погляди, вон кобура висит. Знаем мы таких. Напялят, курвы, красный крест и думают, что лупить в них никто не будет, а сами обвешаны с ног до головы, разве что пулемёт с собой не тащат. Если федераты думают, что раз они войну соизволили выиграть, то мы тут все дураки поголовно, то как бы, сука, не так.
– И то верно. Может у генералов наших в башке и пусто, но явно не у простых солдат. Мы-то своё дело знаем… Слыш, а может это этот?..
Жан удивлённо посмотрел на своего собеседника.
– Чего?
– Ну этот, блин, как бишь его. Бык-то ихний. Борман, или что-то вроде того?
– Н-да? – скептически хмыкнул капрал имперской армии Жан Батист, внимательнее разглядывая труп молодого парня, что в полулежачем положении прислонился к стене. – А ты его рожу-то хоть раз видел?
– Не-а, – отрицательно помотал головой его товарищ. – Но говорят, здоровый был. Помнишь, как наши комиссары его описывали?
– Так ты уже, считай, всё и сказал, в живую-то нам его не показывали, ясен хрен. Даже карточку никакую не прислали. Молодой, здоровый. Похож, слушай. Слыш, Поль, мы походу героя Федерации замочили. Что-то ещё про него помнишь?
– Да вроде… а, не, помню! Шлем у него был с рогами.
– Внатуре, с рогами? – удивился капрал.
– Да не, блин, с нарисованными. Чо он, дурак что ли, с настоящими бычьими рогами по полю боя рассекать? По ним комиссар наш и говорил его различать, в случае чего. И приказ был тоже: если захватить в плен невозможно, то ликвидировать на месте.
– Чего это наше командование так на простого санитара взъелось? – ехидно усмехнулся Жан.
– Так он же, етит, герой войны. Ангел Вердена, символ надежды, хтьфу, – Поль мрачно схаркнул.
– Каску видишь?
– Не, – лениво оглядевшись по сторонам, ответил Поль. – Да и какая там каска, посмотри, ты бедолаге полчерепа снёс. Видать, ударной волной от бомбы кастрюлю с башки у мужика снесло, ну а ты и докончил дело.
– Значит не судьба, – развел Жан руками. – «Герой Федерации, ликвидировать немедленно…». Уроды. Сами войну посрали, а всех собак на вражеского санитара повесили. Ладно, пошли сдаваться. Не думаю, что у Империи ещё есть шансы отыграться. День, максимум два, и бои окончательно закончатся. А я, друг мой, хочу ещё немного пожить. И желательно, не в лагере для военнопленных. Только слыш, федератам про парня-то расскажем, ясен пень, но мы его уже мёртвого нашли, если что. Не дай Бог, это действительно тот самый Борман окажется, нас повесят моментально. Ты посмотрел у него, кстати, по карманам, ничего там ценного не было.
– Не. Пачка сигарет, зажигалка, гроши федератовские. Даже документов нема.
– Ну, пошли тогда? Времени-то сколько хоть?
– Два ночи, – ответил Поль, после недолгой заминки поймавший-таки отблеск лунного света на циферблате наручных часов.
Двое капралов имперской армии покинули разбомбленный в щепки, стоящий на окраине столицы, небольшой гастроном. Через полчаса они уже считались военнопленными, а в руинах магазина копошился поисково-спасательный отряд. Тело Карла Бормана было извлечено из-под развалин, забальзамировано и доставлено в столицу Федерации, где павшего героя похоронили со всеми полагающимися почестями. Тело юноши ещё не успели даже погрузить на поезд, как война была кончена. Отгремели последние залпы, военная комендатура начала потихоньку наводить порядок в захваченном городе.
Только вот каска с нарисованными на ней бычьими рогами, ради которой и принял смерть Карл Борман, так и осталась лежать где-то под завалами.
***
«Одиночки не выигрывают воины. У них не хватает на то ни сил, ни времени. Войны выигрывают тысячи солдат, колонны танков и десятки генералов, внимательно глядящие бессонными ночами на штабные карты. Но именно одиночка, тот самый, у которого не хватит сил уничтожить всю вражескую орду, именно он может стать той каплей, что своим ударом склонит чашу весов в одну из сторон. Именно один человек, оказавшийся в нужном месте и в нужное время, может зажечь огонь в людских душах, может своим примером показать, что не всё потеряно, что нельзя сдаваться, каким бы мрачным не казался грядущий день. Именно один человек может зажечь тот самый огонь, что поведёт солдат к победе. И это, кроме него, не смогут сделать ни танки, ни самолёты, ни даже многотонные корабли.
И всё же, одиночки не выигрывают войны, так ведь?..»
Из учебника «Родная история» для девятого класса.
