Внедорожник уверенно ехал по незнакомой своим кормчим дороге. Стояла тихая вечерняя пора поздней весны. Расщеплённые уже лиственными ветвями, солнечные лучи устало преломлялись в косых тенях. Сухое полотно дороги сдержанно шипело под колёсами того транспортного средства, которое обязано по ТТХ презирать накатанность асфальта в каждый метр полотна и в каждую пядь разметки.
– Чёрное путешествие! Вот что лучше всего! Места битв, бедствий, казней и смерти… Там сам воздух чугунно дышит звонким колоколом ужаса в голове и ушах посетителя…
– Так ничего уже и нет в таких местах. Либо оцеплено, если техногенная катастрофа с химическим или волновым загрязнением, либо памятники жертвам, либо – чистое поле с грязным биополем.
– Мрачное путешествие! Кладбища, погосты, захоронения, жертвенники языческих треб и места поклонения капям. Там сам воздух застыл в ледяном оцепенении перед яростной пляской смерти и безумием игрищ!..
– Скотство это – по погосту, как по ярмарке ходить. А места древних треб – геопатогенны.
– Тёмное путешествие! Праздники, торжества и обряды с тёмной стороной бытия. Там сам воздух насыщен тонкомирной сутью перехода от времени к вечности!..
– Колядки,что ли?.. У нас такие гульбища с рожами чудищ – вечер каждой пятницы.
Воздух становился плотнее с наступлением густоты сумерек. Лес окрест был по-прежнему редок, оттого более густ ветвями, господственно тянущимися к светилу в небе. Хорошо говорить о Мраке, пока свет и люди рядом.
– Фары зажги.
– Рано.
– В термосе что осталось?.
– Да. Я не пил.
В крышке на весу быстро забегала струя горячего чая, обдав паром и терпким запахом салон. Полкрышки достаточно. Расплещется.
Связи не было. Ничего не посмотреть. В магнитоле заиграл лютый техно-индастриал – начальное медленное сквырчание, мелодичный синтезаторный запил и мощная в своей тяжести быстрая битовка. Сразу стало увереннее и веселее.
Дорога вошла в сумрачные пределы настоящего леса – плотного, густого, чуждого. Человеку города лес в тёплую пору средней полосы – иной мир; он даже сгинуть там может. Не говоря уж о горной тайге, парме или еланях, особенно о всех них в зимнюю пору. Лес – не просто много деревьев. Лес – нечто иное.
В салоне казалось, что невнятное мелькание за окном на скорости есть своего рода дополнение к мощной череде звуков, тонкой спицей бьющей в мембраны, настроение и воздух. От такой шумовой пелены было бодро и торжественно. Правда, вставки с криками и неразборчивыми шептаниями на низких частотах невольно воскрешали в памяти образы стариков-чернокнижников, знающихся с пекельными сущностями в тёмных залах ирландских замков в летнюю ночь. Всё-таки есть композиции, в которых техно-индастриал, аггротек неотличимы от тёмной электроники.
Постепенно наступали тучи по пространствам небес. Небо стало плотнее, ниже, достижимее. Тихо и неприветливо. Лес стас гуще, стена его то ли стволов, то ли ветвей почти выступала на дорогу, нехотя дав ей струиться среди своей зелёной громады. Казалось, мелко закрапает дождь или блеснёт молнией весенняя гроза.
В нескольких метрах на дорогу вышел человек. Встал на пути. Уверенно. Не голосуя. Как перед трафареткой на дверях магазина “Ушла на обед.” Палец выключил музыку. Водитель сбавил ход, переключился на передачу ниже, намереваясь уже было объехать чудака по пустой встречке, как тот сделал приставной шаг в сторону направления движения. Стоит, руки вдоль тела, смотрит прямо. Не под граммом.
Машина встала. В салоне стало будто несколько уютнее и мягче. Они всё смотрели на него. Он на них. Повисла пустота непонимания. Им хотелось только уехать.
– Чего тебе?
– До райцентра.
– Не хочу тебя везти. Не хочу и всё.
– Чего так? Заплачу.
– Жуткий ты какой-то. Негатив.
– Бывает. Главное, не сладкий. Возьмёшь-нет?
– Садись… – сдался водитель.
Возникший спокойно подошёл к машине, щёлкнул дверью, вскочил между передних кресел, упёршись локтями в колени. Хлопок двери совпал с началом движения.
Салон стал словно холоднее, как подвал старой общаги. Голова бородатого незнакомца мерно покачивалась от езды. Сидел он прямо, как в седле. Парняга на пассажирском сиденье включил музыку.
– Аггротек?
– Да.
– Нормальная музыка.
– Угу-м…
– Докуда едете?
– До города.
– Понимаю, что не до Дежнёва пролива.… И правильно.
– Лан, держи сотку вечно деревянных…
– Д`не надо, чего уж…
– Я – Зенон. Местный.
– Зенон? – обернулся “собеседник.” – Барклай, – представился он Зенону. – Тоже не иностранец.
– Барклай? – отзеркалил вопрос. – Может быть, всё же Бёркли?
– Изначально – да… – обратился в удивлении любитель аггротека.
– Из Нагорья или Равнинный?
– С Равнины, – Барклай невольно улыбнулся от восхищения зеноновой осведомлённостью.
– Небось, за поддержку Шемуса на Русь ушли? – Зенон уверенно добивал алмазной пылью эрудиции.
– Именно! Нечего всяким недоверкам-чужеземцам править гэлами, – чинно говорил обрусевший скотт, вернув прямой взгляд на дорогу. – Сначала наша септа… – он обернулся на полуслове на Зенона.
– Семейство клана, – понимающе кивнул Зенон, не сводя глаз со встречки.
– … Ушла во Францию. Как те же МакДональды, к примеру. После же, при зове Петра-Титана, мы оказались в России. А Вы, Зенон?
– С приходом праотца Словена на Мойско – я тут.
Тишина.
– Я понимаю, что на Руси кланы Хайленда-Лоуленда известны в каждый тартан, но никто на Руси не помнит праотца Словена. Мы, славяне, происходим от него. Как вы, гэлы, от брата словенова – Кельта.
– Ну, я, вообще-то, считаю себя всё же русским… Хотя всегда горд своими предками по отцу, – добавил Барклай.
– У Словена был сын – Волхов, – в свою очередь вдохновенно вещал Зенон. – Напрямую от которого происхожу я.
– Не в честь ли этого твоего Волхова назвали реку? – ухмыльнулся вопросом дотоле слушавший водитель.
– Именно. А в честь словеновой сестры – Ильмеры – было названо озеро, прежде известное как Мойско. И, наконец, в честь жены своей Шелони Словен нарёк реку.
– … Вот и вся гидрология! – залился смехом сосед гэла.
– И всё одно – никто ничего не усвоил из его неблагодарных потомков-дуболомов, – отчеканил, не теряя настроя, Зенон.
– Зенон, откуда у Вас такая уверенность в генеалогии? – Барклай умело погасил перебранку. Времена-то едва ли не Ноевы.
– Двадцать пять веков до Христа.
– Тем более…
– Летописи всё в каждый год помнят. Чернецы всё записывали и не по разу сличали в списках.
– И всё же…
– Каждый башкирский род по шеджере свой путь вглубь на тысячелетие помнит. Чем Словенов род забывчивее? Я уж не говорю о сынах Абрамовых.
– Достоверность… – продолжал сход сомнений Барклай.
– Вы точно из гэлов, то есть кельтов, мсьё Бёркли? – прервал его Зенон.
– Вне всяких сомнений!
– Да ладно? Большинство кланов не ранее двенадцатого века сложились. Родоначальники их – анжуйцы, нормандцы и пуатевинцы, прибывшие с Гиёмом Ублюдком или норвежские ярлы и конунги с Оркнеев, Гебридов или даже с Мэна. Фламандец Фрескин вообще два клана основал. Всех этих ни разу не кельтов позвали скоттские короли для борьбы с обособленчеством и своенравием самих же кланов. Не помогло, как видим. Так что слабовато верится в доводы родословий от риагов Тары и пиктских вождей. Не зря ж нагорные кланы считали равнинных такими же саксами, – разбил всех оппонентов Волхович.
Вечер полз на лобовое стекло, вызвав освящение приборной панели.
– Ну, вы, парни, конечно, те ещё перцы в банке из-под капусты… – подытожил водитель, рассуждая вслух. А мои предки – простые люди: дед после войны из колхоза в город перебрался с семьёй…
– Как? Колхозникам запрещали покидать село. Паспорта даже отобрали, – Зенон резко отсёк плавную мысль водителя. Как было крепостное холопство при монархии Кошкиных-Романовых-Хольдштайн-Готторпов, так и при большевиках крепостные были. Только под названием “колхозников.” Да и самые настоящие рабы, лишённые вообще всех прав и свобод – заключённые лагерей. Вот вам и “народная власть народа” и мудрое руководство городского рабочего над деревенским мужичьём.
– Так они не сразу в город переехали.
– Ты ж сказал “после войны.”
– Ну, да. При Застое. Им в общаге угол дали. Дед так и “жил” на заводе, что и переходящее…
– Мсьё Бёркли, а Вы в клане, собственно, не состоите?
– Нет.
– Зря. У них, у каждого, свои общества есть как по странам Англоспика и Франкофонии, так и всеобщие. Вступите. Вам помогут.
– Всё же нет. Я горд своей кельтской кровью, но и славянской во мне не меньше. И, если бросить на весы идентификации, то я – однозначно – русский. Славянин.
– Уважаю! – Зенон страстно хлопнул Барклая по плечу, едва ли выбив ключицу из тощего тельца галгэла. Мы – клан Словена, а он – потомок Даждьбога! И именно мы наследуем землю! – вдохновенно вещал наследник капей Бронзового Века. – Вот здесь останови, – указал перстом водителю Зенон.
Ароматизатор с китчевой побрякушкой увёлся под зеркалом резко вправо, выписав дугу на обратном ходе.
– Вот за проезд, – бросил бумажку с циферой сто он на ручник. – Всего доброго, Бёркли!
– Удачи, Волхович!
Зенон прытко выпрыгнул из машины и, вальяжно идя, ушёл посадкой туда, куда указатель обещал представить взору село Крокодилово вёрст эдак через пять.
– Чувака угарного видели вчера, когда с рыбалки ехали.
– Кого это?
– Зенона. У Крокодиловки сошёл.
– Знаю.
– Серьёзно?
– Опасный полудурок. Существо очень странных интересов и, порой, жутких дел.
– А именно?
– Он сам деревенский. В город перебрался на работу. В общаге комнату снимал. Так вот, местное мелкоуголовное быдлосообщество решило нахлобучить нелюдимого бородатого колхозана под предлогом “слышь, братан, есть на пиво накинуть пацанам без напряга?”
– И чего?
– Отбуцкали они Зенона. Несильно, но и не так слабо, чтобы неделю на койке мучительно лежать. Тут наш герой, зализав раны, взял батарейки, обмотал их банданой на кулак, и пошёл будто бы на поклон к их “автору”. Тот величаво распахнул врата своего камелота на шестом этаже правого крыла и был сражён зеноновой десницей аккурат в нижнюю челюсть. По-мужски, уважаю. Ни заяв в мусарню, ни бегства с поджатым хвостом в свою селуху – Зенон, как уважающий себя мужчина, защитил свою честь. Но дальше последовал жуткий момент, описующий его не менее, чем предыдущий…
– Наглушняк, что ли?
– Если бы. Зенон главгопа забил до полусмерти ногами. Сломал ему обе руки, приложив их берцем об порог. На шум свалки выскочила мать “хорошего мальчика,” так Зенон прописал и ей. Правда, один раз. Далее он преспокойно вошёл в палату замка “автора”, плеснул розжига на занавеску и подпалил. Потом повторил сие и в пиршественном зале, снеся кастрюлю с кипящей синей курицей. Прихватил и трофей – ЖК монитор и переносную колонку. Аггротек чтоб свой слушать. Мать “грозы раёна” выла от ужаса в гриднице, а сам “автор” прикинулся неживым.
– Откуда такие подробности?
– Их соседи всё видели и слышали. Стены замка-то – в полкирпича, да и дверь нараспашку была. Плюс старуха напротив, десятилетиями сучащая всех мусорам.
– Ну, и прожжённый этот Зенон…
– Да, Зенон, конечно, – безумец и берсерк общажный, но надо помнить и о том, что его жертва много крови попортила жильцам окрестных дворов, со своей швалью избивая, вымогая и своровывая. Одного ротвейлером своим покоцал до состояния третьей группы. Пару девчонок помяли, зашугав, чтобы не писали заяв. Мать же его – тоже не бедная старушка, материнский инстинкт которой готов людоеда причислить к лику святых. Эта ведьма получила хату, траванув мужа. Гнала сивуху, от которой несколько – ладно бы сиварей – ушло в лучший мир досрочно. Про такие мелкие пакости, как постоянные сварливые крики и сплетни я уж молчу.
– Ты Зенона лично знал?
– Да. Так-то он спокойный. Вечно увлекается всякой, в принципе, неплохой, но очень уж незаурядной тематикой.
– Чем?
– Он, например, хотел основать свой профсоюз складских трудяг, что стоило ему диких штрафов и волчьего билета. Враждовал с гастерами, что привело к драке. О, он их прямо-таки одержимо ненавидит. В его системе мира они – “хазарское отродье”. После чего он окончательно уехал к родным пенатам или точнее, зная зеноновы увлечения, к домовому. В последний раз он ходил с идеей организовать крокодиловую ферму. Да, такой он чудной. Но это у него волнами – большую часть времени Зенон живёт в ритме – работа-дом-работа. Может месяцами пахать как проклятый. Не пьёт, не торчит. Но всё равно он какой-то пекельный… Непонятный. В чёрном ходит, с бородой, глядит волком…
– Начётчик, правда, он знатный.
– Да, ему бы лекции читать в университете и воспитывать молодёжь.
– … Учить тому, как ломать челюсть!!
– Зря смеёшься. После этого случая район перестал быть гопацким отстойником с беснующейся швалью, а стал нормальным спальным районом, где честная девушка с золотым айфоном может пройти из одного края жилого комплекса в другой, не боясь за свою честь и золотой айфон.
Несколько десятков парней шли молча к заброшенному зданию коровника. Белый кирпич держал стены крепко, стропила с обрешёткой, правда, крышу подвели – рифлёные полотна шифера тут и там провалились по своей и человечьей воле. Стёкла кое-где почти чудом остались в рамах окон, они слепо пялились в мир, стараясь не отражать солнца. Врата висели на одной петле, петля на штыре, штырь – на ржавчине. Внутри хором этого “де профундис” по сельской жизни по углам валялись катушки, всякие ящики, железяки и под сводами множество лет тёмной крыши обитали чудовищные пауки с голубями напару.
Молча и дробно парняги вошли внутрь. Осень вечерела. Пасмурное небо сыро висло над полем и отшибом человеческого поселения.
– Я здесь. Молодцы, не опоздали.
Шорох шагов пошёл на речь.
– Приветствуем тебя!
– Здорово, други! Как договорено?
– Да… Конечно… Само собой… – посыпалось утвердительно отовсюду.
Говоривший сидел на катушке, подобрав ноги и смотрел в разбитое наискось окно.
– Образ действий такой: бьём охрану, бьём ворота, угоняем скот, палим постройки. Без криков, мертвяков и замешательства. Быстро, слаженно и уверенно. Вопросы?
– Нет… Понятно… Ага… – согласно ответило войско.
– Погнали!
Вожак спрыгнул и резко двинулся на выход сквозь строй, волнами отбежавший для очистки пути. Волны снова сомкнулись и хлынули на выход за своим вождём. Шишиги и внедорожники сорвались с мест в обходные тропы сквозь перелески и сенокосы, не зажигая фар. За две версты до точки сбора большинство машин оторвалось влево и ушло из виду. Оставшиеся гулко ехали, сжирая в цилиндрах топливо, срыгивая тленный дым и коверкая протекторами щетину пожухлой земли. Лишь изредка лобовухи отражали в себе хлёсткие ветви лиственных рощ, скоро бившихся о зеркала и борты металлических животных. Всадники биомеханического светопреставления шли в битву своей великой малой войны…
Подъезжая к хозяйственным постройкам, из машин заранее выпрыгнули бойцы и несколькими цепями шли на окружение. Тем временем техника отъезжала на место сосредоточения для принятия людей по завершении дела. Там же уже ожидали транспорты для трофейного скота, готовые сразу же двинуться к ферме по условному звонку.
Не дошли ещё первые тени до ворот, как свет резко погас окрест. Не успел пёс яростно сотрясти воздух грохотом лая, как словил металла в голову. В тишине четверо шли к воротам, двое шли к сторожке, прочие окружали территорию. Сторож, вышедший с вопросом о свете, был сбит и завязан грубо бичевой, хотя сопротивления не оказал.
Не успели четверо снести замки ворот и войти внутрь, как остальные уже подпалили всё, что можно – амбар, кладовые, гаражи – и дали свет осенней ночи.
Вместе со вздохом поддавшихся ворот отовсюду на вторгшихся из ночи хлынула третья сила, и ударила взмахами дубья и цепей по первым попавшимся. Двое, развернувшись, приняли бой в проёме, не отходя внутрь, двое же шли теперь уже уничтожать, а не угонять. Дрались без криков, не впутываясь в общую свалку: удар – отход – удар. Нападавшие и напавшие не знали о численности противной стороны, не знали и о вооружении противостоящих.
Тем временем первопришедшие, сжигая всё на своём пути, стремительно сбежались в центре объекта, не вступая в драку с неждаными врагами. Став одним строем, они стянули на себя нападавших и, грамотно в очерёдности ударов, слаженно шли к воротам, имея полную инициативу в действиях и опять-таки не вступая в общую свалку. Быстро подходя к воротам, они внезапно смяли врагов, впервые начав бить на поражение арматурой. Изредка, но ощутимо, выскакивали из плотного строя бойцы с цепями, взмахи которых отгоняли оторопелых заступников фермы, позволяя пришлым уверенно маневрировать.
Тут стало очевидно, что защитников хозяйства меньше, чем разорителей. Но у местных могла быть подмога из числа уличного ополчения. Именно, что “могла быть” – здесь её не было и для её сбора необходимо минимум минут сорок. Поняв это, разбойные головушки, разделясь на тех, кто единым кулаком бросился на местных, сминая их под арматуру и берцы, и на тех, кто пошёл забивать скот внутрь помещения, начали творить то, после чего добычи не чаять.
Первые быстро снесли кучку защитников фермы единым натиском и погнали в дебри осинника на старые трактора, бросая вслед подшипники от восьмитонников. Вернувшись, они подключились ко вторым.
Впервые блеснули ножи в свете лобовых фонарей и бойцы, как ангелы смерти, шли резать скот. Впервые раздались визги и хлюпанье перерезанных дыхательных путей – не столько убивали, сколько ранили и калечили. Пройдя всё стойло, они вышли за ворота и строем побежали.
Им вслед не успел густой дым от подпалённого стойла, поваливший из ворот и пронзительный треск сжигаемой фермы. Свет от пожарища становился ярче, треск – громче, пламя выше и безветренные небеса осенней ночи тревожно узрели панораму свершившегося преступления.
Бойцы, растворившиеся во тьме, мерно бежали к машинам, уже шедшим им навстречу. Попрыгав за борт и в кабины, они на всех оборотах растаяли в полях и перелесках, соединясь с теми грузовиками, в которые не суждено было загнать угнанный скот.
Ясный августовский вечер на тёплом ветру трогал лёгкой волной лес и травы лугов. Всё дышало сытостью, солнцем и теплом. Большие толпы людей всех возратов медленно и уверенно шли сквозь стволы рощ и стебли лугов к отвесному холму. Негромко переговариваясь, они были спокойны и бодры, обсуждая насущные дела и заботы краткого мига. Август грел их надвигающейся зарёй уходящего лета.
На холме в ризе чернеца без головного убора и вериг стоял человек. Завидев его, толпа смолкла, не прекращая движения, пока всё море людское волнами не притекло к основанию холма. Человек взмахнул – и всё село.
– Люди! – начал Зенон. – Я – потомок самого праотца Словена, заложившего здесь великий город, через сына его Волхова. Во мне – кровь богов, но не та кровь, что даёт царей над царями, а та, что даёт пастырей над заблудшими в смутное лихолетье… Как только я вами, народ мой, очищу землю от скверны века тёмного, придут другие мои родичи из рода Словена – цари над царями – и будут править временем благоденствия!.. Как поставлены ко мне – так и навек стойте. В том ваш путь. С тех пор, как Волхов предупреждал отца своего Словена об угрозе – народ был в силе и не смотрел на зачинавшийся рой врагов у окраин. Оболгали они Волхова перед людьми и изгнали его от глаз Словена. И ушёл Волхов в проклятые леса, бездонные топи болот и перекинулся чудом жреческим во зверя крокодила и бил врагов Словенского рода… Как приняли слово моё – так и не обманывайтесь сомнением. И бил Волхов многие рати и служил он славянству, даже отторгнутый им и непонятый им, во славе своей борьбы за род свой. За славянство. Служили ему не люди, а крокодилы и ящеры, в зимнее время спавшие в недрах почв и топях болот, а с весенним солнцем пробуждавшиеся к жизни. Как пробуждены мной – так и не засыпайте. Бился Волхов да уснул он сном смерти и был похоронен здесь. Не желая отдать тело полубожественного вождя, ящеры под землёй уволокли его в дольние чертоги богов. Холм могильный просел в яму, и враги сказали, что “ад пожрал зверя в бездны свои”. С той поры живём мы, Волховичи, проклятое колено Словеново, незримо, но деятельно среди славян, ратуя. Как пришли ко мне – так и останетесь. Высочайшая честь дана вам при мне. Очиститесь от скверны современного мира и войдёте в чертоги вечности потомками богов!..
– Да-а-а-а-а!!.. – взревела в восторге толпа, вскакивая с мест под взмах зеноновой десницы. Зенон поклонился и ушёл дальне, исчезнув среди деревьев. Молчаливые бойцы зеноновы раздавали всем гостинец от пастыря.
– От хозяина вам. Чем богаты.
– Чуден свет!.. – рассматривая среди кочкарника труп не то земновдного, не то пресмыкающегося, мыслил вслух человек с карабином. Жирная чёрная кожа жабы обрюзгше висела на теле вполне себе ящера. Плоская, как обух, голова, узкая шея и одултоватое туловище с гребневидным хвостом. Четыре лапы с перепонками между пальцев. Носком сапога он брезгливо переворачивал находку.
– Чего очаровался? – бодро спросил его подходящий товарищ.
– Крокодилина… – не отрывая глаз от диковинки пояснил он.
– Может, сбежал от кого через каныгу, – предположил второй, поправляя ружьё на плече и, обуреваемый чувством хищника, стал озираться по сторонам на осоку, камыши у тихого плеска вод и чахлые рощи, уходившие тощим строем к окоёму за вереницей кудрявых туч. – Здесь таких быть не может.
– Может.
– Замёрзнут.
– В спячку впадут. В долине Хуанхэ вполне себе живут аллигаторы, как и в бассейне Миссисиппи. Чуть холодно – они спать. Только морды с ноздрями торчат из-подо льда.
– Я, конечно, слышал о крокодилах в канализации, но это ни в какие ворота с крокодилами на крайнем Северо-Западе Руси.
– Ящер – древняя загадка мира. Аккадцы молились сиррушу, египтяне – крокодилу Себеку, славяне – божеству по имени Ящер, хозяину подземных вод …
– Да бред всё это, – устало перебил своего собеседника он. – Ты ещё звездочётам верь, что зеркальные миры в Тёмной материи влияют на качество молока в бидоне у бабы Нюры.
– … И тем не менее только на Руси носили змеевики – подвески-обереги, на одной стороне которых изображали святых, а на другой – змиев древних.
– Слышь, Слав, ты действительно веришь во всю эту муру? Вот умнейший в делах человек, а как начнёшь свои телеги о бытие… – махнул он рукой. – Пошли птицу бить, – двинулся он вперёд.
– Скифы, уважаемый друг, – продолжал Слава, не отходя от гада, – были славянами. По мифу, их породила змееногая богиня. Громадное число этих скифов-славян ушло на север – к Ильменю, где они и основали Великий Новгород. С ними и был культ крокодила, который жив и тут – указал он сапогом на чудище. – А на змеевиках и изображена скифская праматерь. Жрецы наши славянские сохранили эту древнюю веру сквозь тысячелетия. С палеолита.
– Сектант ты, Слава, и мракобес, – ушёл к камышу собеседник. – А “жрец,” – почти крикнул он, поразмышляв, – от того, что жрали они медовуху с самогоном и блины с мясом до беспамятства. И уж какие им там ужасы с перепою пригрезились, одному ящеру ведомо.
– Ты зачем ферму спалил, Зенон? – вопрос гулко повис под плитами потолка, словно теряясь в углах стен. Подвал был на редкость чист, убран бетоном и забран тренажёрами на различные группы мышц. Рядом же стояли усилки и комбы, недалеко от которых был тёмный строй неприметных офисных стульев и листов картона у стены. Помещение было отлично освещено, снабжено качественной вентиляцией. Казалось, здесь вполне полезно можно было бы провести биомеханический апокалипсис и великую великанскую зиму.
– Так вышло, – выдавил Зенон ответ, долго думая о причинах. Взгляд его словно хотел потеряться в густой лопате бороды.
– “Так вышло,” – передразнивая Зенона начал Ярый, – что теперь дело в разработке, и мы ждём очень нежелательных, ибо влиятельных, гостей. Ты хоть знал, чьё жжёшь?
– Я хотел угнать скот.
– Зенон. Либо ты…
– Плевал я на это сучье племя!! – грубо перебил он, уровнив стул, на краю которого едва сидел. – Они на моей земле! Я здесь хотел открыть хозяйство – меня заткнули и никаких “влиятельных” гостей не прибыло!! Все жались, как мыши в ящике!! Теперь я поднял людей и выбил… – Зенон, изрыгая брань, гневно прошёлся по всем структурам и ведомствам от участкового и сельсовета до верхов государства, которым приписывают всё: от роли Божьего провайдера до сговора с Клеветником или теми же ящерами. Зенон, понимая, что Ярый теперь вряд ли на его стороне, а если и да, то уже не такой же пристяжный к коренному, а вполне себе – кучер, решил рубить с плеча. – Чего?!! Кто со мной? Или так и будете смиренно плестись под инородным игом и государством, его сотворившим? А? – обратился Зенон ко всем собравшимся.
– … Или пойдёте за этим сектантом? – обратился устало Ярый ко всем стоящим, не поднимаясь со стула. Его длиннющий нос был как флигель.
– Ярый дело говорит, Зенон.
– Иначе закроют за всё своё и вообще чужое.
– Надо в бега на года три…
– Доигрались.
– Нашли время лаяться, как псы из разных сёл.
– Пусть Ярый покроет Зенона. Один же движ. Нечего при первом ударе сыпаться. Сжёг ферму потому что был бой, так как нас там уже ждали. Значит, сдали. Или надо было, поджав хвосты, бежать, а? И так же бы вы здесь нам условия читали?
– Все, кто со мной, уходим из этого бардака. Прочим – больше не попадайтесь, – подытожил Зенон и двинулся на выход.
За ним ушли немногие.
Большая изба на отшибе села Крокодилово пользовалась дурной славой. В ней, по сказаниям, некая старуха зарубила свою дочь и вздёрнулась сама. С тех пор-де тычется неприкаянная душа её по закоулкам человечьего страха, сверкая отточенным лезвием чудовищного бердыша… Имени её боялись произносить вслух, дабы не вызвать из пекла – будто из него так просто выпустят – так оно и забылось вновь народившимися поколениями селян. Могил их также никто не укажет – об те времена таких тяжких грехом не хоронили на погосте с теми, кто подобного сделать так и не смог. Однако, печь в её доме кто-то топил, окна пьяные уроды не разбили, шифера с крыши не упёрли. Огород, правда, тоже не возделывали, что, впрочем, нестранно.
Изба стояла серая, сморщенная, как кошачий нос при зевке, но на взгорке, у основания которой весенние грязи и летние хляби намыли целую колею. Разумеется, всем недосуг было посадить у холма пару кустов и сучков под деревья, – видимо, ждали всем селом, когда паводок окончательно подмоет грунт и проклятая изба гнилыми брёвнами венцом рухнет по склону, воздев позвоночник печной трубы в небо. Тогда, ожидаемо, вылезли бы два черепа с космами и мигнули бы пустой глазницей “привет” миру. Их бы какой-нибудь дурак, угоревший по рогатой норвежской недомузыке, украл бы под подсвечник и лакированную пепельницу.
В тот октябрьский вечер, стремительно уходивший в ночь, зловещая изба привлекла много народу. Люди толпились в сенях, на крыльце, во дворе, сминая сухую и траву и хрустящий палисадник. Они жадно заглядывали в окна, а те, что в доме, в переднюю. Низкий потолок едва удерживался маткой, казалось, неисчислимые полчища мышей и саранчи рухнут в душное марево помещения. Но это был шорох от множества людей окрест.
В ярко освящаемой лампами передней на лавке лежал связанный человек. В опоённой полудрёме он ворошил устами тягучие звуки. Все жадно смотрели на него. Голова его припадала то на одно, то на другое ухо. Длиннющий нос ходил как флигель. Пальцы были покойны.
Тут в задней хрустнул подпол – всё, сдавясь, отбежало, снося стол и занавески. Топая по ступеням, вышел бородач в красной рубахе и чёрных штанах, заправленных в берцы. Он смотел вниз и шёл по избе к жертве.
Тишь стояла такая, что можно было услышать сердцебиение полёвки, залегшей в спячку за соседним холмом.
Подойдя, он произнёс:
– Это – предатель, вознамерившийся продать нас врагам с врагами напару. Его жизнь теперь уйдёт к нам и будет служить нам вечно.
Закончив слово, он начал дело. Из шёлкового рукава его рубахи выпала тонкая бичева. Обмотав ею ладони, он накинул петлю на шею лежавшему и сомкнул её туго под кадыком. Глаза выпучились, язык остро вылез наружу, издался хрип. Жилы на шее врезались в бичеву – и всё смолкло, застыв в паузе.
За окном начался ливень. Сильный. Без ветра. Небесные воды мощно били по осенней земле. Труп смотрел в потолок, а все – на трупа.
– Стоять всем!!
Волна ударила по собранию. Напряжение лопнуло – из избы во все стороны полезли во внешний мир, а внешний мир – на них. И так был силён дождь и так много бившихся друг с другом, что не выдержал холм, и подточённый водой и людьми, поехал в соседний овраг, потянув избу изнутри за крышу. Матка повдоль прибила трупа, свет погас, хруст венцов увлёк уже не избу, а мешанину из брёвен и шиферного крошева в грязь и крики.
Долго ещё продолжалась свалка и долго ещё земля, сползая, поглощала всё, и бил сверху ливень, и темень несла слепоту на весь край.
– Заедем к Зенону?
– А где его найти, а, Барклай?
Внедорожник мерно летел по качественной четырёхполоске.
– Смотри-ка, край словно отреставрировали.
– Да, бунты не прошли зря. Теперь тут только исконные.
– Как говорили в великой и прекрасной Кастилии – “соло кристъйанос бъйехос.”
– Потому и цветёт.
